Царь Гильгамеш

Сколько стоит ничтожная ненависть Халаша в сравнении с его собственной? Дикарский слепок из глины, снятый с утонченного произведения искусства… Ни чистоты в ней нет, ни должной соразмерности.

Любопытно, какой инструмент потребен, чтобы вколотить в ниппурского торгаша единственную сверкающую истину: нет разницы между злом и жизнью. Зло — это жизнь, а жизнь — это зло. Конечно, существует наслаждение как один из способов, при помощи которые Господин властвует над тобой. Но наслаждение еще требуется заслужить… Халаш бесконечно далек от понимания сути вещей; оно и невозможно без долгого и тщательного очищения. Наверное, одной исчерпанной мэ для этого слишком мало…

…Такар Маддатарт из Кисуры в смерти своей жены невиновен. Освободить.

…Община на Соленых-Холмах на Полдень от старого Лагаша напрасно передвинула межевые знаки. Повинна вернуть их назад и заплатить Дворцу три мины серебра за разор.

…Ведомо лихой человек Хадат в ограблении иссинского Храма невиновен. Хадата отпустить, в Иссин отправить шарт Абадорта Тонкого Умельца и десятника Гана Щербатого с семью копейщиками для скорейшего розыска и ловли виновных.

…Общине старого Урука запретить базарные грузы и меры на урукский манер, введенные мятежным Энкиду. Вернуть грузы и меры, общие для всего Царства.

…Земледелец Гашен-Кан со зла на торговцев Кисуры устроил два пожара в городе. Достоин смерти, но да будет выкуплен за деньги Дворца. Повинен рыть каналы и насыпать дамбы до исчерпания мэ; в Кисуру и в свою деревню не вернется никогда.

Два писца скоро строчат тростниковыми палочками по мокрой глине…

Дела старого Урука требовали царского суда. Да и обычного городского суда они требовали ничуть не менее того. В месяцы мятежа здесь судили мало: не того склада был Энкиду, чтобы разбираться в хитросплетениях законов. Потом некоторое время тут не было ни власти, ни судей. Позже явился Уггал-Банад, и он хотел все успевать сам, но не успевал, потому что его ела поедом война… Кое-какие дела, неподсудные городскому правителю, он отправлял в Баб-Аллон, а там доискаться правды было куда сложнее, да и время скакало боком, как испуганный кот, и все сомнительное в столице откладывали до поры до времени… откладывали, откладывали, откладывали, Сотник Пратт Медведь, кроме воинского «Уложения о наказаниях и поощрениях», составленного при Маддан-Салэне, иных законов не разумел, а потому и судить не брался. Старый Хараг ведал суд по торговым делам, и к нему стали приходить люди с просьбой рассудить дело о мелком воровстве, об увечье или, скажем, о старом долге. По закону агулан не волен был разрешать такие дела, но никто другой не мог, и он все же взялся делать то, что у него так просили. Бал-Гаммаст на третий день своего пребывания в городе велел Мескану тайно просмотреть таблички с приговорами Харага: не следует ли пересуживать? Тот чуть погодя ответил: где он, Мескан, мог понять обстоятельства дела, агулан вроде прав. Да и люди Урука с жалобами на него не приходили. Бал-Гаммаст кое-что велел Харагу больше не судить; кое-что прибавил к торговому суду сравнительно с прежними временами; пожаловал агулана дворцовым полем за добрую службу; выбросил решенное дело из памяти.

Но ни Хараг, ни Пратт, ни кто-либо другой не мог судить высших лиц Дворца и Храма, военачальников выше сотника, тамкаров и еще много кого. Никто, кроме царя, не мог завершить таблицу дела, за которое ответчику грозила смертная казнь. А если бы агулан взялся судить о земельных межах, наследстве и делах семейных, рано или поздно его убили бы. Один ли кто-нибудь в ночную пору всадил бы в него нож, или весь город посреди светлого дня явился бы порвать его на части — какая разница? Власть большая, нежели дается человеку рукой самого Творца, убивает неотвратимо…

Придя в Урук, Бал-Гаммаст в первые два месяца судил за себя и за городского судью, да еще и за пять или даже семь недостающих городских судей в соседних областях. То есть изо дня в день помногу, и только самое срочное. Он бы поставил в судьи Мескана, но не может быть судьей городской первосвященник. Он бы поставил судьей Пратта, но не может быть судьей войсковой сотник. Он бы поставил судьей Харага, но тот отказался, и отказался честно, правильно, как должно: «Отец мой государь Бал-Гаммаст! Дед мой был медником, отец мой был медником, я медник, и дети мои унаследуют мой дом и мастерские. Творец создал меня не для суда. Если велишь, твоей воле сопротивляться я не могу, но добра из этого не выйдет». Так и остался Хараг при малом — торговом — суде. Кое-кого, обученного для судейского труда, прислали Бал-Гаммасту из столицы, хотя и далеко не сразу. Судья, бежавший из Ура от нашествия суммэрк, отправлен был в недавно отвоеванную Умму. Упрямец отыскал в Лагаше некоего ученого шарт из нижних чинов, но большого умника и просил за него. Бал-Гаммаст разрешил поставить его судьей лагашским. А сюда, в Урук, вызвал прежнего своего воспитателя — Лага Маддана. И угадал. Старик, бродивший в потемках у самого обрыва мэ, вдруг встрепенулся и ожил. Хвори, сросшиеся с кожей, костями и плотью его, угомонились, притихли. Неуклюжая бездумная дряхлость — и та отступила. Поговаривали, что судит строго; иные толковали, будто вышел из него большой гонитель на мздоимство…

«Вот славно, — радовался юный царь, — хоть тут не вышло ошибки».

Месяц за месяцем он спал ровно столько, сколько требовалось, чтобы не свалиться.

…Караван почтенного тамкара Анга, по верным вестям из Страны моря, погиб весь, а шарт с таблицами в руках требуют от семьи тамкара вернуть большой казенный долг. Казне следует уменьшить долг вдвое и отложить получение на полтора солнечных круга.

…Тамкар Горт-Кан из Урука задолжал лекарю Наггану десять мин серебра и отказывается платить, говоря, будто есть у него важное царское дело и на то дело он, тамкар Горт-Кан, потратил все свое имущество. Повинен заплатить долг за месяц, а сверх того еще две мины серебра лекарю Нагхшу и одну мину — Дворцу. Буде не пожелает платить, на Арамом деле лишится всего имущества.

…На земле Уммы появился странный человек Ярла-ган, смущающий умы хулой на Творца и творящий великие, но злые чудеса. Выслать в Умму свежую полусотню и с нею отправить двух прозорливых стражей из четырех, недавно прибывших в Урук с особым предостережением от первосвященника баб-аллонского. Каждые полмесяца донесения об этом деле из Уммы должен получать сам Бал-Гаммаст и Сан Лагэн. Ежели стражи сумеют взять или убить странника Ярлагана, то царское разрешение на та им дано.

…Тысячник Уггал Губа из войска эбиха Дугана в гневе убил десятника, который бросил своих копейщиков и спасся из боя бегством. Повинен смерти, но получает волею царя полное прощение и должен быть освобожден.

Царь Бал-Гаммаст, владыка половины земли Алларуад, на ложе своем познал множество женщин. Но души их были ему непонятны, а души Анны и Саддэ едва-едва приоткрылись. Он не ведая правильной семьи, не понимал, как это — иметь собственных детей и откуда взялись позволения и запреты в делах семейных, позже получившие силу закона. Оттого болела его голова в те дни, когда жены приходили к нему, чтобы пожаловаться на мужей, дети восставали на отцов, братья тягались из-за клочка земли, а рачительный тесть давил последнее ячменное зернышко из дочери умершего зятя… Если б не война, прошедшая страшным разорением по всему краю Полдня, если б не ожесточение сердец, если б не страшная гниль, которой мятеж заразил эту землю, люди были бы намного милосерднее друг к другу. Так говорили и Мескан, и Лаг Маддан, и даже Пратт Медведь. Сотник высказал ему всю государственную мудрость Царства в одной фразе: «Родня промеж собой должна быть ласкова, а не как сейчас!» Не важно. Бал-Гаммаст мог бы скинуть семейные дела на других, но судил их сам и только сам. Он дал себе зарок: заниматься этим, пока не дойдет до ускользающей от него сути, пока не научится решать такие дела так же, как владеет он мечом или искусством сложного счета.

Этому отец его не учил.