Избранное. Том 2

— Шанжан, — нетерпеливо перебил жанжун, — до старых ли побасенок нам сейчас?..

— Сановник, управляющий чужим народом, не зная его прошлого, допускает много ошибок, — наставительно заметил дарин и, не дав жанжуну раскрыть рта, дважды повторил эту фразу. — Что же касается Аминдава и джунгарского хана Дабаджи, а с ними вместе и наших маньчжурских правителей, то их ошибка заключалась в следующем. Хан долгие годы держал в тюрьме Батурхана и его братьев, но затем выпустил их на свободу. В результате Батурхан стал добиваться и добился-таки престола…

— Не думает ли-досточтимый господин Ван, что повторить историю так же легко, как перебросить костяшки четок? — рассмеялся жанжун. — Стоит ли трудиться пересказывать то, что всем давно известно?

— Прошедшие времена дают уроки нынешним, — невозмутимо сказал дарин.

— Например?

— Например, нам полезно вспомнить, при каких обстоятельствах генералы Иекапин и Джаухуэй свергли власть Батурхана.

— То есть?.. — Жанжун недоверчиво взглянул на своего советника.

— Батурхан лишился власти потому, что кучарские и турфанские ходжи и беки перешли на нашу сторону и выступили против Батурхана, — продолжал дарин, поглаживая свою жидкую бородку. — А кучарские и байские ходжи и беки, — разве они не присоединились к нам тоже? Но как эти люди стали врагами для своих братьев по крови и вере и друзьями для тех, кого сами называли «кара капиры», что значит — «черные неверные»? Почему они сами вырыли себе могилы?.. Каждый из них стремился к власти, каждый добивался господства над Синьцзяном, своя слава была им дороже родины — и они перегрызлись между собой, как собаки из-за кости…

Несколько минут оба молчали и сосредоточенно курили трубки.

— Сейчас мы имеем дело с точно такими же обстоятельствами. Воспользоваться ими для нас важнее, чем снарядить любое войско.

— Превосходно! — Жанжун одобрительно похлопал своего собеседника по плечу и вынул из ниши небольшой сосуд с изображением тигра.

— Пусть ваша мудрость процветает многие годы, шанжан!

Выпив хучуджу [44], они начали чистить лежавшие на столе мандарины. Разговор продолжался.

— Итак, что же вы предлагаете, господин Ван?

— Прежде всего сохранить за собой Илийский округ, сердце всего этого края…

— Дальше, дальше, господин Ван, — нетерпеливо перебил жанжун.

— Я снова должен обратиться к истории.

— Что ж, я слушаю.

— Как известно господину жанжуну, — начал дарин, демонстрируя обширность своих познаний, — на девятнадцатом году царствования великого Чанлун-хана главнокомандующий джунгарскими войсками Амурсана убил своего брата Ламаджи и возвел на его престол Дабаджи. Вскоре между Амурсаной и Дабаджи возникли раздоры, и Амурсана, объединив под своим знаменем монгольские племена хошут, торгут, хут и другие, перешел на сторону маньчжур. Я, разумеется, не сказал ничего, что было бы для вас новым…

— Продолжайте, продолжайте…

— Тем самым Амурсана облегчил маньчжурам возможность вновь овладеть Джунгарией. Ныне для нас Амурсанами должны стать кумульские, турфанские, кашгарские, аксуйские, хотанские беки и в первую очередь — под самым нашим носом — бек Хализат.

— Вы на верном пути, господин Ван…

— Мой план таков: первое — мы создаем из местного населения «отряды охраны и порядка» и назначаем их главой бека Хализата. Второе — мы объявляем Хализата хакимом всего Синьцзяна. Чтобы отсечь кумульских беков от дунган, им надо тоже кинуть какую-нибудь подачку. В-третьих, на юге следует усилить давнюю борьбу между «черногорцами» и «белогорцами». Если удастся вовлечь во все эти междоусобицы беков, тогда…

— Тогда они сами будут пожирать друг друга…

— Еще раз повторяю, господин жанжун, — продолжал Ван, — мы до тех пор сумеем удерживать в своих руках этот беспокойный край, пока будем натравливать одних беков на других и не допускать между ними единства…

Наместник из Пекина и его длиннобородый советник в полном согласии с инструкциями секретного письма подробно разработали план действий и затем утвердили его окончательно на военно-государственном совете.

Глава вторая

Еще в те времена, когда мулла Аскар только поселился в кишлаке Дадамту, ему дали прозвище «Коротышка мулла». Он и в самом деле был не очень-то высок ростом, мулла Аскар, но своими коротенькими ножками исходил немало дорог, изведал и радость, и горе, и ледяной холод вершин, и мрак таких пропастей, куда не дерзнет заглянуть и сильный. Скучна и пуста жизнь без крутых подъемов и спусков, однако мулла Аскар не мог пожаловаться, что путь его ровен и гладок…

Редко кто мог сравниться с Аскаром в учености и красноречии, но не умел он ладить с беками, ишанами и муллами, ему никогда не находилось места среди них, да и не в его характере было тереться возле знати. Богачи считали Аскара чудаком и нелюдимом, при встрече скалили зубы, смеясь ему в лицо, а за спиной грозились, готовые в любой подходящий момент лягнуть своим ослиным копытом — большинство из них на собственной шкуре познали остроту языка Коротышки муллы и язвительность его ума.

— Эй, Аскар, — обратился к нему однажды во время какого-то большого чаепития кази [45] города Кульджи, — что ты там топчешься в стороне, иди к нам! — и рукой, с которой свисали перламутровые четки, указал место. Аскар подошел и молча остановился, скрестив руки на груди.

— Вот что я тебе скажу, — продолжал кази, — ты все упрямишься, все ворчишь, все рыщешь неизвестно где, а мог бы сидеть рядом с этими достойными людьми, — он кивнул на своих гостей, которые своими высокими чалмами напоминали бодливых кочкаров [46].— Зачем ты себя мучишь, зачем терзаешь свои ноги, шляясь, как бродяга, из города в город, из кишлака в кишлак? Ведь ты не глуп, ты одного только не знаешь — мадара-мурассе [47]… Ну, взгляни на себя, ведь ты похож на ощипанного беркута, разве это жизнь?

Раздался такой хохот, что те, кто находился во дворе, начали заглядывать в двери. Смеялся кази, его заплывшее салом лицо побагровело и раздулось, как пузырь. Стонали, задыхались от смеха, подталкивали друг друга плечами муллы — точь-в-точь дохлые лошаденки, что трутся боками о дерево.

— Ловко вы его, кази-ата!..

— Ощипанный беркут!..

— О-ох, не могу…

Коротышка мулла и бровью не повел, видя издевки кази и его блюдолизов. Спокойно дождался он, пока затих смех, и медленно обвел взглядом всех сидящих:

— Чем сто лет жить, как вороны, клюющие кизяк, лучше один день прожить, как беркут, питаясь свежим мясом.

Сказал — и вышел из гостиной. Муллы смотрели ему вслед с таким выражением, будто по их головам прогулялась хорошая дубинка.

Немало таких случаев было в жизни Аскара, не раз его недруги пытались кулаками своих пособников проучить его, избив до полусмерти, но простые люди не давали в обиду своего любимца и заступника.

…В тот день, о котором мы рассказываем, мулла Аскар отправился на шумную базарную площадь: ее пестрые краски, веселая суета и многолюдство всегда успокаивали муллу, когда он чем-нибудь бывал сильно раздражен. Сегодня утром Аскар видел, как по улицам города проезжал Хализат со своей свитой, и чем больше думал он о Хализате, тем больше разъярялся. «Ведь это болван, отлитый из меди и золота, обыкновенный болван, — думал он. — Какая надменность, сколько важности и тщеславия в каждом движении, каждом слове!.. Что ему народ, о благе которого он должен заботиться?.. Так, прах под копытом коня!.. А свита?.. Всякий стремится подражать своему господину!.. Чего стоит хотя бы этот медведь Абдулла-дорга [48]… Да разве такие ничтожества когда-нибудь постигнут величие науки, оценят пользу знаний, разве станут они заботиться о просвещении, заводить школы, покровительствовать искусству?.. Э, Аскар, ты был бы последним глупцом, поверив такой чепухе!»