Гнев. История одной жизни. Книга первая

К центру обороны, где гарцует на коне полководец, со всех сторон съезжаются курдские вожаки. Ходоу-сердар отдает распоряжения. Мне не слышен его голос, но я вижу как выразительно он жестикулирует и как быстро спешат выполнить его приказ командиры. Вот от Ходоу-сердара прискакал Мирза-Мамед. Глаза его горят огненным блеском рвущегося в бой воина.

— Получен приказ: нашему эскадрону отбить первую атаку врага! — выкрикивает Мирза-Мамед. — Готовы ли вы, друзья, побить стервятников?..

В ту же секунду раздается пушечный гул и недалеко от нас разрывается снаряд. Груды земли, обломки дерева взлетают в воздух. Снова взрыв и вой осколков снаряда… Этот попал в траншею, кажется, кого-то убило. Это видно по движению бойцов…

Артподготовка длится минут пятнадцать. Мы ждем, когда закончится. Как только рыгает вражеское орудие, падаем наземь и прячем головы. Наконец, становится тихо-тихо, словно нет вокруг ни войны и ни одной живой души. Но что это?.. По низине к нашим окопам и траншеям движутся две колонны англичан. Не слишком ли близко подпускаем мы их? А что если прорвутся? Мирза-Мамед угадывает мои мысли.

— Спокойно, Гусо-джан, успеем. Наша очередь еще не подошла. Посмотри, что сделают с этими вояками джигиты Гулам-Резы!

Выйдя на ровное место, шпалеры англичан расчленились. Неприятель пошел развернутым фронтом. Вот сипаи вскидывают винтовки, стреляют на ходу, не целясь. Неужели думают, что самые меткие пули — это шальные?

— Смотри, Гусейнкули! — гордо говорит Мирза-Мамед.

Я смотрю влево. Из-за холма вылетает курдская конница. Это и есть джигиты Гулам-Резы. Минута, другая и конница, как волос в масло, врезается в пехотный строй врага. Еще напор и — колонна рассечена надвое. Сверкают сабли. Вспыхивают и тают дымки на стволах винтовок. Я вижу, как начинает волноваться Мирза-Мамед. Конь пляшет под ним. Ослабь повод и он ринется в эту мясорубку. Он взмахивает саблей, откидывает быстрым взглядом эскадрон и командует:

— За мной, курды!

Я лечу на своем Ыкбале в общем потоке. Вижу впереди Мирза-Мамеда. а сбоку — Ахмеда, Аббаса, Рамо. Мирза рычит, как лев:

— Хорасан захотели? На. вам!.. Стервы!..

В глаза бросается желтый мундир сипая. Солдат неуклюже взмахнул руками и повалился куда-то под брюхо коня Мирзы.

— Бей их! — не своим голосом ору и я, сшибая вражеского солдата. — Дави гадов! — И даже не знаю — саблей ли я полоснул его или затоптал конем… В голову ударяет буйная кровь, в груди клокочет гнев.

Как опустошительный ураган пронеслась наша конница по склону холма, оставляя на земле десятки порубленных и раненных тел. Проскакав без остановки метров двести, разворачиваемся и снова несемся на поредевший строй англичан.

Сколько длится эта баталия: минуту, десять минут или час, — я не знаю. Теряю чувство времени. Я весь в яростной власти борьбы. Я прихожу в себя, когда мы вновь подлетаем к укрытию и спрыгиваем с седел.

— Убитые, раненые есть?! — спрашивает командир, проходя мимо деревьев, где жадно курят воины.

Убитых, оказывается, нет. Трое ранены. Курдянки склонились над одним из них, делают перевязку, заголив солдату живот. Два других ранены легко.

Мы бывшие «курдлеви», сразу после вражеской атаки, сошлись вместе, обмениваемся впечатлениями. Все мы, как один, в бою участвовали впервые, у всех такое ощущение — будто заново народились на свет. Каждый спешит рассказать о себе, как он лихо вел себя в бою, как орудовал саблей!.. Никто не думает, что был на волоске от смерти, что в любую секунду мог бы свалиться с седла… и не встать. Возбужденные разговором, мы не замечаем, как подъезжает к нам с группой конников Ходоу-сердар.

— Поздравляю, курдлеви! — удовлетворенно говорит он. — Вы рубились как настоящие вояки. Видать неплохо вас обучили английские командиры махать саблей. Спасибо им за боевую подготовку!..

Мы смеемся, соглашаясь, что наука англичан обернулась против них. Знали бы они заранее об этом, вряд ли взяли бы нас на службу в «Курдлеви».

— Можете отдыхать, — говорит Ходоу-сердар. — Сегодня они больше не сунутся. Хватит им на целые сутки…

Прошел после боя какой-нибудь час, не больше, а на краю села слышится песня. Кто-то играет на таре, музыканту подпевают. Слушаешь красивую курдскую песенку и даже не верится, что недавно тут рвались снаряды, гибли люди… До чего же могуча сила жизни!

Быстро проходит день. Темнеет. Наступил второй вечер нашего пребывания в Гиляне. Полуголодные бойцы располагаются на ночлег. Опять кладут под голову седла, ложатся, обнимая винтовки. Ложимся мы. Засыпаем мгновенно вместе со всеми.

Ночь была спокойной. Я проснулся поздно. Из-за гор уже выкатилось солнце и многие бойцы из эскадрона Мирза-Мамеда были на ногах. Пожалуй, весь Гилян пробудился. Слышались голоса мужчин и женщин, дымились костры. Пахло гороховым супом и чесноком.

Осматриваюсь по сторонам. Мимо сада, где расположен наш эскадрон, галопом скачут молодые джигиты и кричат:

— Всем воинам всех подразделений приказываю! Сегодня к шести часам быть у главного штаба. Так велел главнокомандующий Ходоу-сердар! Слушайте все!..

Эти слова разносятся по Гиляну.

Мы обступили Мирза-Мамеда. Может, он знает для чего предводитель собирает всех. Нет, Мирза-Мамед ничего не знает про эту тревогу. Ясно одно, что Ходоу-сердар скажет что-то важное.

После обеда на площадь Гиляна начинают стягиваться со всех сторон отряды. Бородатые конники привязывают лошадей к заборам и деревьям, ищут знакомых, курят, ругаются, смеются. От людских голосов и ржания коней гудит Гилян.

Неподалеку от нас стоят девушки. Они сошлись в кучку, внимательно смотрят вдаль— туда, где холмы соединяются с каменными горами. Чего они там увидели? А! Оказывается, оттуда скачет отряд джигитов. Аббас пренебрежительно спрашивает:

— Красавицы, что вы хорошего увидели? Лошади — клячи, да и ездоки так себе…

— Это отряд Абдулали. У них — не клячи. Они — не так себе! — возмущается курносая девушка с родинкой на лбу.

— Вон оно что! — восклицает Аббас. — Тогда, конечно… Пойдемте, Гусо и Ахмед, встретим!..

Мы спешим к штабу Ходоу-сердара. Абдулали со своими всадниками остановился там. В сутолоке я пробираюсь к лихому командиру, чье имя давно уже наводит ужас на шахских солдат и англичан. Я ведь его хорошо знаю. И он меня должен помнить, встречались не раз. Я уже подошел к нему, руку поднял для приветствия, но в это время кто-то сзади зажал мне глаза. Мгновенно мысль: «Мухтар!» Только он один из моих друзей пользуется этой шуткой!

— Ну-ка отпусти, Мухтар-джан! — говорю и оборачиваюсь.

Он, Мухтар! Обнимаемся.

— Ой, Гусо, подожди! Задушишь!

— Чертов бородач! Завидую такой мужественной бороде! — шучу я. — Ну, рассказывай, как и что. Обо всем. О сельчанах…

— Эх, Гусо, многие погибли, — печально говорит Мухтар.

Он хотел сказать что-то еще, но запнулся.

— Говори, ничего не скрывай, Мухтар-джан! Ты ведь знаешь, я не из плаксивых…

— Погиб твой двоюродный брат, Мансур…

— Мансур?!

— Да, Гусо… Десять человек их погибло в том бою. Он был в нашем отряде, у Абдулали…

Меня охватила невыносимая жалость и печаль. Я чувствовал, как на глаза наворачивались слезы, но не мог подавить их. Горько я думал: «Сначала Шохаб, теперь — Мансур… Потом еще кто-то…»

Мухтар стал рассказывать, как это случилось. Я не перебивал его, слушал плохо, все время думал о смерти брата…

— Он погиб в тот день, когда мы штурмовали под Гиляном сипаев. Мансур был всего две недели в нашем отряде. Он подковал жеребца Абдулали и тот пригласил его в свой отряд…

Пока Мухтар рассказывал, нас окружили конники из отряда Абдулали: боджнурдцы, миянабадцы, киштанцы… Многих в лицо я знал. Они сочувственно кивали головами, то и дело подсказывали, уточняли рассказ Мухтара. Один из всадников сказал, что, мол, сам видел, как в Мансура выстрелил англичанин… Почти в упор. Мансур занес над его головой саблю, но опоздал. Не дошла стальная змея до зверюги!..