Иоанн III, собиратель земли Русской

Обстоятельства ей давали благовидный случай.

Нетрудно было понять искусным шпионам взаимные отношения деспота, деспины и Холмского. Рало, продажный, как все люди его десятка, явился драгоценным орудием интриги, и скоро решено было открыть действия против москвича возбуждением ревности деспота. А в Буде с первого же дня вошел он в роль свою кутилы всесветного.

Вот деспот в таверне — с такими же розами на щеках и с тем же масленым выражением на бесхарактерном лице, как и в памятное утро начатия нашего рассказа, — председательствует в кружке пьяниц.

— Да здравствуют женщины и вино! — выкрикивает он по-итальянски хриплым голосом своим.

— И да блаженствуют жены, забывая мужей в объятиях друзей! — кричит, перебивая Андрея, нахальный пьянчуга-неаполитанец, подмигнув своему председателю с явным желанием уколоть его.

— Что ты за пустяки городишь? — с неудовольствием отвечает Андрей заносчивому собутыльнику.

— Я только добавляю к тосту почтенного Амфитриона недоговоренное им.

— Не перебивай! Я предложил тост мой, а твоего прибавления не желаю. Мне прошла уже пора для таких приключений.

— А я думаю, — вмешался другой собеседник, — что вашему высочеству открывается перспектива наблюдений такого процесса дома у вас. Можете изучить все фазы!..

— Объяснись?!

— Мы пируем здесь, и жена ваша, я полагаю, у себя… наслаждается, чем умеет… Понимаете?

Общий хохот покрыл эту выходку. Андрей не был пьян и понял, что стрела пущена на его счет.

— К черту загадки! крикнул он с бешенством, ударив по столу так, что стопы повалились на пол.

— Приказываете прямо высказывать?

— Д-да!

— Князь Холмский… у вас распоряжается красавицею жен…

— В-врешь, — зажимая рот пьянчуге, зарычал рассвирепевший Палеолог, всполошив не только свою компанию, но и всех посетителей таверны.

С трудом освободив рот свой из-под гибкой руки Палеолога, в свое время обладавшего замечательной силой, конечно давшей себя чувствовать и теперь, в пароксизме исступления, помятый клеветник на минуту замолк. Но подстрекаемый исподтишка своими патронами, имевшими в этом скандале для себя выгоду, он тихо, но решительно сказал:

— Справедливость своей выходки готов подтвердить делом. Идите за мной, теперь же, и — мы увидим… лгун ли я!

Палеолог, пошатываясь, принял вызов. За ним последовал Рало и два мерзавца, нанятые сыграть роль уличителей.

Была уже глубокая полночь и такой мрак, что зги не видно. Палеолога ведут двое за руки.

— Куда же мы идем? — спрашивает потомок византийских владык, сделав несколько шагов в этой густой мгле. Хмель на мгновение уступил в нем место трусости.

— В дом ваш.

— Рало, друг! — призывает Андрей.

— Здесь я, — отзывается, едва ворочая языком, наш лакомый до вина знакомец.

— Где мы?

— На пути к дому нашему. Вот и пришли! — снова кричит Рало, принимаясь греметь в кольцо у ворот. Всполошенные служители выбегают с факелами и с трудом узнают деспота. Спутники его рвутся в дом — их не пускают. Начинается схватка. На крик выбегает стража, охраняющая жилище посла, но, по слову одного из пировавших с Андреем, дает свободный доступ в жилище деспота кутилам. Врываются в спальню Зои.

— Кто это? — спрашивает пробужденная деспина.

— Я!.. Муж твой.

— А это что за сволочь? Как смел ты тащить их сюда? — мгновенно поддавшись гневу при виде бесчинников, прикрикнула на супруга смелая деспина.

— Мы пришли искать, нет ли здесь кого спрятанного? — нахально кричит пьянчуга-клеветник.

— Андрей! Как смеет здесь так обращаться ко мне… этот мерзавец? Пропил ты, верно, весь рассудок свой?! Вон!

Андрей поник головою, и его собутыльники не знают, что делать. Вбегают Холмский да Алмаз со стражею. Переводчик, именем посла, приказывает начальнику стражи очистить дом от бесчинников. Хватают и выводят кутил, забрав с ними и Рало. Зоя выталкивает Андрея и запирается.

— Государь, Андрей Фомич, что все это значит? — спрашивает почтительно Вася, оставшись с ним один на один. — К чему привести изволил ты людей этих к себе?

— Соперник мой ты, я это знаю, но… они уверяли меня, что я застану вас даже, — приходя в себя, отвечает деспот.

— Кто же этак смел клеветать низко?

— Двое друзей моих…

— Хороши друзья?! Знай же, Андрей Фомич! — схватывая за руку деспота, прерывает его горячий юноша. — Я могу забыть твой сан…

— Я и шел убедиться, правда ли?.. А сам не верил еще, — неудачно оправдываясь, думал извернуться Палеолог, отрезвленный в передряге.

— Позорить жену свою, деспот, значит позорить себя… губить честь свою… Я должен буду все отписать державному… А так как клевета коснулась и меня, я попрошу разрешения оставить здесь вас.

— Королева Беатрикса прислала просить к себе немедленно московского посла! — вкатившись в комнату, говорит поляк.

— Утром я буду у ее величества.

— Сейчас просят, и я, как посол, не дерзаю идти без ченсци вашой, — с особым ударением отозвался решительно опытный проходимец, называвший себя дворянином.

Как и почему явился он на службе вдовствующей королевы венгерской, и в этот час князю Холмскому очень хотелось спросить, но нельзя было без нарушения вежливости. Видя, однако, что не идти нельзя, Вася отдался наконец в распоряжение посланца королевы. Сел на коня, и — поехали.

В замке Офенском огонек блестел в помещении вдовы Матфея. Скоро пред лицо ее величества допущен мрачный московский посол, во всю дорогу хранивший молчание.

— У вас все драки и бунты ночные? — встретила князя Васю раздраженная, казалось, Беатрикса, приняв на себя не слишком подходившую к ней роль грозной повелительницы.

— Ваши же люди врываются в дом, нами занимаемый, — ответил, не долго думая, посол.

— Я по этим поступкам не могу сохранять к себе уважения, подобающего послу! Что за сволочь навезена к нам? Пьянчуги, развратники, — заговорила она часто, не слушая ответа.

Князь Василий Данилыч не прерывает весь этот поток, думая начать речь, когда прервется нить упреков, меньше всего к нему могших относиться. Наконец королева села и перевела дух.

— Теперь моя очередь, ваше величество, — заговорил Холмский. — От чьего имени чинишь ты, государыня, мне, слуге государя московского, всю эту отповедь? Супруг твой, король, его милость Матфей, наших московских людей не унижал и не позорил так. А и был он король-государь всеми признанный. Я же грамоту подавал не твоему величеству, а сыну его герцогу Ивану. А теперь почем, милость твоя, расправу чинить изволишь не в меру свою, государынину, ведать бы нам нужно прежде всего? А потом уж упреки… коли стоим.

— Такая речь увеличивает вину этого грубияна! — отозвалась Беатрикса, себя не помня от раздражения. — За посла не хочу его признавать!

— Да и не нужно беспокоиться, коль на то пошло! — ответил с достоинством Холмский. — Тот мне пусть укоры чинит, кому подана грамота!

— Так и велите ему ехать к герцогу Иоанну, — велела Беатрикса передать дерзкому москвичу, как выражалась она.

— Иоанн теперь к Пяти Костелам бежал. Пусть и этот за ним поспешает. А там Баторий примет! И доведет, разумеется, куда следует… Здесь я властвую! — И со смехом, в котором слышалось злобное торжество, Беатрикса дала знак рукою, чтоб вывели Холмского.

По выезде из замка князя Васю окружили три десятка секлеров и почти неволею повезли к епископу раабскому Бакачу, от лица королевы заведовавшему полицейским управлением в Буде. Там их партия в последние дни усилилась.

Бакач, похаживая по своей роскошной спальне, полуодетый, высказался еще беззастенчивее:

— За удалением герцога Иоанна, которому венгры не хотят отдаться, посол московский должен немедленно выехать не только из столицы, но даже из пределов Венгрии!

— Так я поеду к Пяти Костелам?

— Туда никто не пустит тебя. Спасибо, что сказал! Отправим на границу с провожатым. Можешь к себе заехать: собрать пожитки и быть готовым к рассвету… ехать!

— Вы не можете посла иностранного государя высылать без государственного сейма.