Последний путь Владимира Мономаха (др. изд.)

Злат часто появлялся у кузницы. Иногда он подъезжал к навесу и просил подковать своего серого коня в яблоках. Кузнец Коста хорошо знал свое ремесло, с большим удовольствием ковал мечи или серебряные водолеи и крепко прибивал подковы. Но у гусляра то и дело терялось железо. Однажды Любава даже слышала, как отец спросил у отрока:

— Часто теряет твой конь подковы. По каким горам ездишь?

Отрок беззаботно тряхнул кудрями:

— Я потеряю, — другие найдут.

— Всякому хочется найти подкову на дороге.

— Пусть радуется путник своей находке.

— А ты разоришься.

— Зачем беречь богатство? Оно как дым.

— Не напасешься на тебя железа.

— Скоро серебряными подковами буду коня подковывать…

Кузнец выпустил из черных рук крепкую, но обтянутую нежной, гладкой кожей конскую ногу и задумчиво посмотрел вдаль. Только гуслярам дан дар говорить так красиво. Из таких слов они складывают свои песни.

Любава, сидевшая в своей избушке за прялкой, слышала весь разговор настороженным ухом, притаясь за оконцем и улыбаясь сама себе. Необоримая сила толкала ее встать и посмотреть на молодого отрока. Она положила веретено на скамью и потянулась, зарумянившаяся, как заря. Но мать строго окликнула ее:

— Почему работу покинула?

Любава пряла волну для торгового человека, что раздавал шерсть по домам.

— Хочу на улицу посмотреть.

— На улице все как было. Пряди прилежнее.

Любава вздохнула, и снова ее ловкие пальцы стали крутить послушное пряслице. В утешение себе она запела тихим голоском:

Крутись, крутись, мое веретено, тянись, тянись, волна.

Длинной будет моя нить, девичья судьба…

Ей только украдкой удавалось иногда поговорить с гусляром, и то лишь в присутствии подружки Настаси, дочери другого кузнеца. Настася завидовала Любаве:

— У твоего гусляра голубая рубаха и корзно, как у княжича. Он зеленые сапоги носит, и сабля у него на бедре.

— Разве он мой?

— Захочет судьба — и будет.

— А ты?

— Мне быть с кузнецом, дышать кузнечным дымом.

— Твой Дмитр бьет молотом по железу. Он тебе большое счастье скует.

— Кто знает, где найдем счастье.

Порой мать говорила Любаве:

— Чего ты смотришь в оконце? Кого ждешь?

— Хотела бы я птицей быть.

— Зачем тебе пернатой стать?

— Чтобы далеко улететь.

Мать покачивала головой в ответ на неразумные речи дочери.

— Не даны крылья человекам.

— А хорошо птицам. Летят, куда пожелают.

— Но придет стрелец, выпустит стрелу и убьет летунью.

Любава останавливала бег веретена и опять украдкой бросала взоры в скудное оконце. Зимой отверстие затягивали бычьим пузырем, а летом отсюда была видна часть дороги и люди, проезжавшие верхом или на повозках, путники, шедшие в дальние страны с сумой и посохом в руках. Она ждала, что вот опять застучат копыта серого коня и гусляр крикнет веселым голосом:

«Кузнец, опять я потерял подкову!»

Но гусляр не появлялся.

Пришла весна и вновь осыпала лужайки желтыми цветами. В соседних дубравах за городскими воротами соловьи всю ночь рассыпали голосистый жемчуг. В ту весну Владимир Мономах посылал Фому Ратиборовича в Корсунь. В греческих пределах русский купеческий корабль подвергся разбойному нападению, торговцы пострадали, лишившись своего достояния, и едва спасли жизнь. В прежнее время князь за подобные поступки карал вооруженной рукой. На Руси еще не забыли, как он ходил с Глебом Святославичем на Корсунь, когда жители этого города отложились от царя и творили бесчинства над чужестранными купцами. Но с годами Мономах пришел к убеждению, что обо всем можно договориться мирным путем, без пролития крови, и ныне он отправил своего боярина в далекое плавание на трех больших ладьях, чтобы тот говорил с царским катепаном о том, как охранять торговые пути, а также получил возмещение за разграбленные товары. Так как князь был рачительным хозяином, то на тех же ладьях он отправил на продажу меха, собранные в Муромской земле, и запасы меда и воска в липовых долбленых сосудах.

До самых порогов ладьи сопровождала конная дружина, а когда их перетащили в том месте посуху на катках и снова столкнули в воду, конница возвратилась восвояси. Но гусляр Злат упросил Фому взять и его с собою:

— Хочу посмотреть на синее море.

Боярин взглянул вопрошающе на Илью Дубца, тоже отправленного в поездку. Тот погладил бороду и пожалел своего любимца:

— У молодости крылья за плечами — охота летать. Возьмем его с собою.

— Ладно, возьмем тебя, — сказал Фома отроку.

Злат многое увидел в этом плавании. Как вода бурлит на порогах, наполняя воздух грохотом и радужней пылью, вселяя в сердце веселую тревогу; как странные птицы с огромными зобами гнездятся среди скал и питаются рыбой, в изобилии водящейся в реке; как по вечерам костры дымят на берегу и плещутся рыбины, хватая мошек. Было суетливо и шумно в пути. Потом в одно прекрасное утро боярин Фома сказал:

— Вот и море перед нами!

Злат посмотрел в ту сторону, куда показывал рукой воевода, и увидел блеснувшую за камышами морскую синеву. Он плыл на первой ладье, вместе с Фомой. Когда корабли очутились на широкой воде и пошли на Корсунь, трудно было оторвать взоры от моря и берегов. Там росли невиданные деревья, тянувшиеся к небесам, как черные свечи, порой белели развалины и возвышались мраморные столпы. Наконец показался странный город. Сначала Злат увидел башню, сложенную из желтоватого камня. За ней, другую, третью и еще. Они медленно подплывали. Вдруг открылся вход в тихую пристань, в которой стояло несколько кораблей с высокими мачтами. Злат рассмотрел также, что из городских ворот к воде спускается широкая мраморная лестница. Каменные стены в некоторых местах то поднимались, то опускались по холмам. На берегу, как муравьи, суетились люди. Одни поднимали тюки по ступеням, уже поврежденным временем, другие разгружали глиняные сосуды с кораблей, все одинаковой величины и формы, с узкими горлышками и двумя ручками по бокам. Некоторые просто глазели на трудившихся. Какой-то восторг охватил Злата, он взял гусли, и слова песни сами полились над морем:

В Корсунь мы приплыли по синему морю, а в Переяславле кузница стоит за воротами, и тяжкий молот бьет о наковальню.

Там я любовь свою оставил…

Заплаканная Любава говорила в те дни Настасе:

— Почему княжеским отрокам не сидится на месте? Вечно они скитаются по чужим странам. На ладьях плавают, на конях куда-то едут. А ты сиди и жди, когда твой милый вернется!

Фома Ратиборович привез послание к корсунскому катепану. В этом городе и в его окрестностях давно не соблюдалось порядка, морские разбойники грабили купцов, и у греков не было достаточно сил, чтобы положить конец этому беззаконию. Поэтому прибытие русских людей вызвало у местных жителей большое волнение. Толпы народа сбегали по лестнице, спеша увидеть северных воинов и их товары. Даже на киевском торжище Злат не наблюдал такой суеты и оживления, различия языков и одежд. Тут были люди из многих стран — хазары и половцы, греки и жидовины, сарацины и латыняне. Они все одинаково спорили и размахивали руками, взвешивали на ручных весах сребреники. Но когда появились русские корабли, некоторые из наиболее предприимчивых тотчас пытались разузнать, какие товары привезли из Руси, и приценивались к ним или сами назначали обидные цены. Однако Фома знал обычай. Его гребцы спокойно стояли на ладьях, скрестив на груди руки, и терпеливо ждали прибытия катепана.

Вскоре появился градоначальник. Протоспафарий Лев оказался весьма дородным человеком, с одышкой и свистящим дыханием. Он был в коротком красном плаще, передняя пола которого свисала острым клином. Вокруг его желтоватого и широкого, как луна, лица росла редкая черная борода. За катепаном следовал еще один греческий чин, с медной чернильницей, привешенной у пояса. Этот человек, наоборот, отличался крайней худобой, глазки у него бегали, как мыши, и он носил длинное черное одеяние, напоминавшее монашескую одежду. Но так как самое важное отличие каждого мужа борода, то следует сказать, что у нотария, каково было его звание, она росла только на подбородке и напоминала клочок мочалы.