Два света

— Что с вами? — спросил он с замешательством. — Вы больны?

Поля подала ему ручку и воскликнула:

— Да, в самом деле я больна, не знаю, что сталось со мною… я вся дрожу… О, не смейся надо мною!.. И ты… и ты, отважный рыцарь, напрасно закрываешь свое сердце, так чтобы люди не заметили его биения, скоро и ты узнаешь мою долю… Оба мы попали не в свой свет, попали к людям, которые только представляются нам равными: улыбка их привлекательна, ласковое обращение внушает смелость, рука дрожит, душа, по-видимому, вся открыта… но они, как боги, нисходят с облаков, чтобы говорить с нами, смертными, в объятиях наших они расплываются… в каплю грязи. Оба мы полюбили золотые статуи. О, нам не следовало идти к ним в их общество, нам следовало оставаться в своей деревне: там мы скорее нашли бы и сердца, и людей!

— Я не понимаю вас, — проговорил Алексей, — пойдемте, я провожу вас.

— Пойдемте… но вы очень понимаете меня… О, не воображайте, что ваша тайна могла укрыться от глаз женщины. Я знаю все, но умею молчать.

— Увы, все это ничего не значит.

— Ничего?.. Ах, правда! Кто оценит наши страдания? Но зачем же мы стремились к ним? Мы стоим того, чтобы нас оттолкнули с презрением. Мы — слуги и должны были навсегда оставаться у них слугами. Неужели в своем кругу мы не нашли бы ни сердца, ни людей?

— Да что случилось? Скажите, ради Бога! — спросил встревоженный Алексей.

— То, что завтра ожидает и вас, — отвечала Поля, — если вы не уйдете, не убежите отсюда, нимало не медля, если не убьете свое чувство…

— Кажется, мои чувства так невинны…

— Невинны? Но в их глазах мы всегда виноваты, и за глубокую привязанность, даже за самое скрытое самоотвержение, мы должны быть холодными куклами, послушными рабами. Но иметь сердце, любить, приблизиться к ним… О, это грех, преступление!

Так говорили они, пока шли до дому. Алексей проводил Полю в ее комнату. Анна, узнав о болезни подруги, хотела сейчас же бежать к ней, но президент и мать удержали ее. Юлиан, предполагая что-то необыкновенное, сидел, как на угольях.

Президент решился сделать вид, будто ничего не знает.

Лишь только встали из-за стола, Юлиан, молчавший во все время обеда, схватил Алексея за руку, отвел его в сторону и спросил:

— Что случилось с Полей?

— Не знаю, жалуется, что больна…

— Президент ничего не говорил тебе?

— Ни слова.

— Он, кажется, уж все знает… я чувствую, что он будет препятствовать мне, но я готов…

— Соберись с силами, милый Юлиан! Дай Бог тебе побольше твердости.

— В людях, которые кажутся слабыми, поверь, сил больше, чем в так называемых твердых… Эти падают, как дубы во время бури… Я согнусь, но вихрь меня не сломает.

Алексей не сказал ни слова. Президент приказал принести шахматную доску, подозвал к себе Юлиана и, представляясь веселым, ни на минуту не отпускал его от себя.

Только на другой день Поля вышла из своей комнаты. Юлиан искал на ее лице разгадки тайны, потому что с тревогой предчувствовал ее. Он и Алексей внимательно смотрели на девушку, но в ее наружности нельзя было ничего заметить, кроме изнуренных бессонницей глаз, бледности и следов страдания, происходивших от вчерашней болезни. Поля, по-видимому, хорошо владела собою и, уже зная свое будущее, с геройским равнодушием начинала переносить кровавую пытку за свою горячую страсть. Юлиан не мог понять, в чем дело. Поля приучила его к своей причудливости, к беспричинной печали, к горьким слезам, часто отравлявшим короткие минуты счастья, к капризам воображения, раздражавшим сердце. Потому и теперь он думал, что вчерашняя болезнь и следы печали происходили собственно от присутствия президента в Карлине, которое заставляло ее быть осторожной. Бедная девушка даже хотела было сказать какую-то шутку и улыбнуться, но улыбка ее тотчас была прервана глубоким вздохом, который был понят одним только Алексеем.

"Он ничего не должен знать, — говорила Поля самой себе, — одна я принесу эту жертву, в его сердце не останется ни тоски, ни угрызений, вся вина падет на одну меня, а он будет совершенно свободен и покоен. Пусть он любит меня хоть до тех пор, пока судьба не пошлет сюда другого… Я притворюсь, что люблю этого пришельца, и Юлиан забудет сироту. Первый, кто представится глазам моим… первый довольно сносный человек будет моим любовником. Это низко! Это ужасно!.. Но одно преступление влечет за собою целый ряд других… и все это для него, для Юлиана, для того, кому я охотно посвятила бы и себя, и весь свет!"

Вот в чем заключалась горькая, но неизменная решимость Поли. Это самоотвержение превышало силы слабой женщины, но глубокая любовь всегда полна героизма: без этого свойства она была бы только низкой страстью. Презренная в глазах людей сирота непременно хотела возвысить себя такой жертвой, ее счастье висело уже на волоске. Каждый раз, как отворялись двери, она с трепетом оглядывалась: не входит ли предназначенный призрак, который должен принести ей смертный саван?..

— Кто будет моей жертвой? — думала Поля, и сердце ее сжималось. — Вдруг ее мысль остановилась на Алексее. — Но он же любит! — подумала девушка. — Надо уважать чистую, святую, глубокую любовь его.

Юлиан несколько раз и даже неосторожно пытался подойти к Поле и, принятый с обыкновенной улыбкой, успокоенный тайным пожатием руки, нетерпеливо ждал вечера. Он не воображал, что это будет уже последняя минута блаженства, что в это свидание между ними станет страшная тайна.

Президент с величайшим тактом притворялся, что ничего не видит, даже служил ширмой для других, потому что надеялся на Полю и понимал ее гордость. Правда, иногда подобно молнии, сверкала в голове его мысль, что любовь, тщеславие, жажда мести могут увлечь девушку, но для подобного случая у него были готовы другие средства. Полковница не скрывала своего раздражения и ненависти к сироте и глядела на нее со страшной злобой. К счастью, присутствие Анны удержало и спасло ее от неосторожного шага.

Для постороннего зрителя день прошел самым обыкновенным порядком: на всех лицах были ежедневные маски, ничто не обнаруживало тайной драмы. Наступил вечер, и все были рады, что могли разойтись. Чтобы не оставаться долго с президентом, Юлиан сослался на нездоровье и выразил желание отдохнуть, отослал от себя людей, переоделся и стрелою побежал к знакомой беседке. Поля немного опоздала. Юлиан издали заметил девушку, она шла тихими шагами, точно приговоренная к казни, а вслед за ней летело страшное слово, самый ужасный из всех приговоров: "навеки!" Юлиан схватил ее и прижал к сердцу.

— А, наконец-то! — воскликнул он. — Ты не знаешь, что я вытерпел!

Поля печально улыбнулась и, опираясь на его руку, сказала:

— Бесценный мой! Не будем говорить о страданиях, не станем отравлять нашего недолгого счастья мыслью о прошедшем или будущем…

Глубокая скорбь прервала слова девушки.

— Ты печальна? — спросил Юлиан. — Что с тобою?

— Так, ничего. Печаль — это неожиданный гость, навещающий нас и в минуты счастья. Кто может сказать, откуда она приходит и какой ангел уносит ее с собою на крыльях? Я грустна оттого, что чем дольше живу, тем менее верю в себя, в тебя и в свет.

— В меня? — с упреком спросил Карлинский.

— Да, и в тебя.

— Поля, ради Бога, не отравляй мне этого блаженного вечера!

— В самом деле, не будем говорить о печальном… минуты дороги, а завтра… только один Бог знает… завтра для меня страшно!

Девушка вздрогнула.

— Как ты думаешь, — с беспокойством спросил Юлиан, — президент узнал что-нибудь?

— Кажется, нет, но полковница…

— О, в маменьке я не сомневаюсь. Что же касается президента, — прибавил он тише, — то мне хотелось бы, чтобы он сам догадался.

— Правда. Ведь ты не имел бы смелости сказать ему, что так унизил себя? — страдальчески проговорила Поля, целуя его в голову. — Слабый ангел мой! Тут нужны необыкновенные силы, потому что тебе пришлось бы бороться не с одним президентом, не с одною матерью, а со всем вашим обществом. В состоянии ли ты сделать это?