Емельян Пугачев, т.2

— Не трог меня, ядрена каша! — шумел он, отбиваясь руками и ногами. — Он царь, ядрена каша, а мы с ним… на печи вместях… Рыбу скупал он у нас…

— Ваше величество! — вытянулся перед государем Михайло Толкачев. — Не погнушайтесь, батюшка, дозвольте вам в мой домок пойтить. Не побрезговайте рабами своими…

Симонов с Крыловым наблюдали сборище в подзорную трубу с соборной колокольни.

— И попы там, — сказал Симонов, спускаясь по темной, загаженной голубями лестнице. — Вместе с этой сволочью и долгогривые к самозванцу затесались.

— Попы… от страха смертного! — проговорил Крылов. — Им Мишка Толкачев виселицей пригрозил.

— Благочестивый священник, как и хороший солдат, не должен отступать перед смертью…

Внизу, возле выхода с колокольни, стоял, прижавшись к стене, черноглазый, беловолосый малолеток. При виде начальства он сдернул шапчонку.

— Ты откуда, мальчик? — спросил Симонов.

— А я из городка.

— Как же попал сюда?

— А через заплот перемахнул. Меня батенька послал к вам, казак Федор Неулыбин.

— Неулыбин? Знаю Неулыбина… — Симонов нахмурил брови и по-недоброму посмотрел на мальчонку. — Что ж он, к предателям перешел, к Пугачу записался?!

— Пошто? Ничего не записался… — мальчик смущенно замигал. — Батенька велел сказать вам, барин, что верой и правдой он… А в крепость к вам нейдет, потому что разбойники мамыньку пришибут и всю… всю домашность нашу порушат…

Симонову понравился смышленый и словоохотливый паренек. Он спросил:

— Как зовут тебя?

— Ванькой… Уж вы, барин, как бунт прикончится, помилуйте батеньку-то мово… Он верой-правдой… А уж мы чем да нито вашему благородию отслужим.

— Ну, вот что, Ваня… — Симонов погладил мальчика по вихрастой голове. — Ты примечай-ка, что у вас там деяться будет… Прикинь и то, сколько пушек у Пугача да сколько разной сволочи при нем… Понял? Да нет-нет к нам и прибеги. Тебе возле ворот лесенку будут подавать веревочную; да норови в сумерки, чтобы незаметно… А как явишься к крепостной стене, кукушкой трижды прокукуй… На вот тебе на прянички. — И Симонов кинул мальчишке пятак. Он торопился с капитаном Крыловым в войсковую канцелярию.

3

Следующим утром Пугачев принялся за дело. Он приказал собрать к полудню полтораста человек копачей да с десяток плотников, а сам с приближенными направился осматривать вновь возведенные симоновские укрепления.

Они шли пешком. Их путь лежал мимо дома казака Кузнецова, мимо красавицы Устиньи. Девушка, слегка покачивая тугими, круглыми плечами, несла на коромысле воду из колодца. Она с улыбкой обменялась с Иваном Почиталиным поклонами. Пугачев сразу узнал ее. В другое время он остановился бы, пошутил с ней, попросил бы воды напиться, но тут взглянул и отвернулся, прибавив шагу. Из-за предосторожности он был одет по-бедному, вовсе неказисто: на нем засаленный толкачевский полушубок, растоптанные донельзя валенки.

— Что твой розан, девка-то, ваше величество, — обронил, заглянув в глаза батюшке, Михайло Толкачев.

— Которая?

— А вон… С ведрами-то прошла.

— А мне ни к чему, — с притворным безразличием кинул Пугачев.

Они подошли к бугру, на котором красовались три березы с черными шапками покинутых грачиных гнезд.

— Стой! Вот где доброе для батареи место. Распорядись, Михайло, чтобы за ночь каменьев да лесу сюда навозили. Отсюдова учнем Симонова ядрами понужать… — Он залез на березу, стал осматривать крепость. По березе с колокольни ударили из ружья, посыпался из грачиного гнезда хворост. Пугачев спустился с дерева в сугроб. Побежали провожатые.

— Не задело ль, батюшка?

— Кого? Меня? Я завороженный… — с ухмылкой ответил Пугачев. — Слышь-ка, Овчинников! Это что у них тут будет, направо-то, в углу-то?

— А то новая батарея ихняя фланговая, — ответил атаман Овчинников, тыча из-за березы рукой. — Ретраншемент ихний обороняет. Она для нашего городка самая опасная…

— Ну так вот ее и фукнем на ветер… Мину подведем.

— Ми-ину? — округлив глаза, протянул Овчинников. — Да ведь нам, ваше величество, несподручно это, знатецов у нас нетути.

— А я на что? — Пугачев живо повернулся на пятках, пытливо посмотрел по сторонам, спросил: — Чей этот справный дом?

— Казака Ивана Губина, надежа-государь.

Все поспешно направились к дому Губина. В горнице второго этажа, за столом, седобородый хозяин ел жирную, из сомовины, похлебку; старуха возле печки накладывала ему из обливного горшка в миску гречневой каши со шкварками. Хозяин, посматривая на вошедших, продолжал с проворством работать деревянной ложкой. Увидав на божнице, вместе с темноликими иконами, большой восьмикопеечный, убранный финифтью крест, Пугачев, а за ним и свита помолились. Пугачев крестился двоеперстием по-старозаветному. Затем отвесил поклон старику.

— Здоров будь, мой верный раб Губин. Я царь твой…

Старик выплюнул кусок сомовины, вскочил, хотел было упасть Пугачеву в ноги, но тот подхватил его.

— После, после кланяться будешь, казак. А на мою сряду не дивись — в дозоре мы… Идем-ка, друг, с нами, по хозяйским делам. Аршин есть у тебя?

— Есть, ваше царское величество! — по-военному выкрикнул хозяин. — Старуха, подай сюда аршин клейменный, железный!

Пугачев осмотрел обширный двор, обставленный разными постройками. В обмазанном глиной хлевушке хрюкали свиньи, в птичнике зимовали гуси, утки, куры. Конюшня.

Емельян Иваныч, с огарком в руке, спустился в глубокий погреб, уходивший под землю деревянным срубом сажени на полторы. От погреба до крепостной батареи было на глаз около полсотни сажен.

— Ну, старик, прощайся с погребом, — сказал Пугачев и ухмыльнулся. — Самому Симонову могилу тут спроворим… Ну-ка, светите сюды! — По стене сруба, обращенной в сторону крепости, он самолично отмерил три аршина так, три — этак и, вынув из-за пояса кинжал, острием его расчертил на стене квадрат. — Эти бревна плотникам велеть вырубить. А через проем подкоп рыть. Работать по ночам, с темна до свету, чтобы симоновский глаз не видел, ухо не слышало. А ты, Толкачев, предостороги ради, проход с проездом в этой местности закрой караулом… Смотри, казак, — обратился он к Губину, — чтобы ни одна живая душа работку эту не распознала… Особливо бабку свою упреди.

Все вернулись к дому Толкачева, где имел жительство Емельян Иваныч. Возле крылечка ожидали их плотники и копачи с лопатами, многие из них сидели на завалинках и на ограде палисада. Рабочие не видели раньше «батюшку» и, тотчас приметив приближавшихся к ним атамана Овчинникова с Толкачевым, они повскакали на ноги. И вдруг…

— Здорово, детушки! — Чернобородый, в потертом полушубке, человек, подойдя к крылечку, звонко крикнул: — Я царь ваш!..

Рядом с одетыми по-праздничному свитскими своими людьми Пугачев казался замухрышкой, тем не менее, словно под ударом ветра, с голов слетели шапки, толпа повалилась на колени. И — чудно! — как только чернобородый назвал себя царем, рабочему люду стало казаться, что все в незнакомом человеке, как ни был он плохо одет, особенное: и голос, и осанистые плечи, и то, как держал он голову… А глаза, глаза-то! Однажды увидишь такие глаза — вовек не позабудешь…

— Встаньте, детушки, — сказал Пугачев и начал расспрашивать людей, откуда они, что в городке делают, не творит ли им кто обид и поношений.

— Нет, надежа-государь, они всем довольны, — сказал Толкачев, — кой-кто из них беглые помещичьи крестьяне, есть беглые солдаты татаре, черемисы, но среди копачей много и местных жителей.

— Нет ли среди вас доброго знатеца, чтобы подкоп под землей рыть? — спросил Пугачев, снижая голос.

— Подкоп? Так, так, — заговорили копачи, оглядывая один другого. — А вот, надежа-государь, есть такой знатец, он на Авзянском заводе шурфы копал. Яшка, выходи! Эй, Кубарь! Где он?

Был вытолкнут вперед маленький кривоногий человечек с желтыми, морщинистыми щечками, раскосыми глазами, — новокрещенный мордвин из Пензенского края.