К вам обращаюсь, дамы и господа

Вся история в целом, повторяю, не рассказана и не может быть рассказана. Мёртвые ничего не рассказывают, а очевидцы всё ещё молчат. «Сорок дней Муса-Дага» написаны не армянином. Мы, очевидцы, разбрелись на все четыре стороны света и всё ещё прячем наши раны. Мы — мастера самообмана. Маскарад необходим для сохранения нашего равновесия и для упорядоченного хода будничных дел в Лос-Анджелесе или Нью-Йорке, Буэнос-Айресе или Сан-Паулу, Париже или Бейруте. Мы можем с негодованием говорить о той или иной новости дня, но ничего не сказать, даже не пикнуть о вещах, которые тревожат и беспокоят нас более всего. Армянин, живущий на чужбине, полон невысказанных дум, и в нём живёт большое безмолвие. К примеру, когда в день Памяти жертв геноцида, 24 апреля, американские армяне в знак протеста собираются в Сан-Франциско или перед зданием Организации Объединённых Наций, они шествуют безмолвно.

Знаю — в моей истории есть упущения. Эта книга должна была иметь двойной объём. Многое я не включил в книгу. Многие из глав были предварительно опубликованы в периодике в качестве отдельных рассказов или очерков. А в американских журналах страницы настолько перегружены, что нет возможности для публикации более пространных историй. Для напечатания торгового рекламного объявления необходимо уплатить пять или десять тысяч долларов только за одну журнальную страницу. И в этой богатой стране, имеющей двести миллионов жителей, литературные журналы до убожества малочисленны и не в состоянии платить своим сотрудникам или же платят очень мало, а предоставляемые страницы, и без того ограниченные, сокращаются из года в год. Поэтому главы моей книги короткие, это скорее резюме, нежели рассказы в полном объёме, и других глав, которые должны были занять место в книге, нет.

Я счёл необходимым снискать себе определённое литературное признание, прежде чем кто-либо из издателей взялся бы напечатать всю рукопись, и поэтому разрезал её для публикации в периодических изданиях. Ни один американский издатель не станет издавать книгу, не усмотрев в ней выгоды. Он продаёт книгу так же, как бакалейщик бакалейные товары. Молодые американские писатели не питают иллюзий по поводу издателей. Издаётся все то, что продаётся. То, что не продаётся, тотчас же отвергается. Стимул выгоды душит все ценности. Как председатель Конгресса писателей-пацифистов и как профессор английского языка и литературы университета я проповедую благочестивую нищету. За три года до выхода в свет моей книги одна из её глав — «Америка у меня в крови» — была напечатана в учебном пособии по английскому языку, изданном Оксфордским университетом. За год до выхода книги другая глава — «Моя русская фуражка» — была напечатана в сборнике «Избранные американские рассказы» в 1944 г., антология эта пользовалась большим авторитетом. Наконец, какой-то издатель соизволил поставить мою книгу на кон, и её сразу раскупили. Из-за нехватки бумаги в Америке издатель не мог иметь запасных экземпляров. Все книжные магазины Лос-Анджелеса неделями и месяцами не имели ни одного экземпляра. Я же был недоволен тем, что моя книга стала предметом купли-продажи. Стеснялся получать за неё деньги. Издателю сказал: «Мне было бы нипочём, если бы я не заработал на этой книге ни одного доллара».

Это была моя первая книга на английском языке, она была несколько простоватой: я ещё не начал обучать американских юношей их языку и литературе. Я решил не прибегать к эффектным литературным формам и приёмам, а попросту рассказал правду — так, как я её знал. Я не взывал к жалости читателя или даже — к его симпатии. «Будьте добры, оставьте шипы сострадания при себе» — вот облик всех гордых армян. Первоначально книга эта называлась «Прелюдия жизни», и я хотел было прославить жизнь вообще, всё сущее. Несмотря на то, что это была личная история, меня очень волновали общечеловеческие истины, и с самого начала моей целью было превратить эту историю армянских подростков времён Первой мировой войны и послевоенных дней в песнь юношеству, и я перешёл от личного к общественному. Хотя история эта подчёркнуто армянская, она вместе с тем не только армянская. Я постарался добавить новую главу к апофеозу всемирного юношества, добавить, так сказать, армянскую главу.

Во времена моей «благочестивой нищеты» и самых мрачных дней, когда я жил безалаберно, мне была опорой и поддержкой чистая радость воссоздания юношеских ощущений. И, может, в этом кроется причина, что эта книга или отдельные её куски нашли отголосок в сердцах большого числа американских, английских, шведских, итальянских, греческих, немецких и даже бирманских читателей.

Как говорит Д. Лорэнс, мы освобождаемся от своих болезней в своих книгах, а моим недугом была армянская болезнь. Я должен был написать эту книгу, иначе моя душа никогда бы не умиротворилась. «Помните нас!..» — звенело у меня в ушах. Ещё ребёнком я хотел знать, почему должны были случиться события, описанные в моей книге. Думаю, ответ на это «почему?» дан в главе «Моя русская фуражка». Это узловая, стержневая глава. Всё армянское население Западной Армении было вырезано на месте или угнано навстречу смерти — с русскими шапками в сердцах, а русская шапка олицетворяла собой Бога, Европу, Цивилизацию и вообще всё. Русская шапка означала электричество, защиту жизни и имущества, элементарное человеческое достоинство. Царская Россия, невзирая на свои прегрешения и пороки, была для нас «Тётушкой». Могу ли я когда-нибудь забыть, что русские солдаты спасли мне жизнь, когда я скрывался в каком-то греческом селе, куда сбежал из турецкого села и поменял имя Джемал на Янко? Дни и ночи я молился об их прибытии.

То чувство, которое я питаю к русским, — больше, нежели благодарность. Я преисполнен любви и уважения к русским ещё и по другим причинам. В конечном счёте, существует одна нация — человечество, и, так или иначе, русские являются для меня человечеством. Я очень чувствителен по отношению к русским. Для меня удовольствие смотреть на русское лицо, слушать русскую речь, русскую музыку, быть сопричастным Толстому и Чехову, Достоевскому и Горькому, героям и героиням старинных русских деревенских романов и сказок. Мне кажется, русские — это всё человечество, они воплощают в себе весь человеческий род. Я согласен — это опоэтизированное представление о русских, но моё представление о человеческом роде также опоэтизировано. Младотурки приговорили к смерти беззащитную нацию, потому что знали, что она влюблена в Российскую тётушку. И мы не скрываем своей любви. Когда, будучи школьниками, мы увидели в Трапезунде нескольких военнопленных казаков, устроили в их честь овацию. Это было непреднамеренно. Независимо от нас. Если бы могли, мы бы выбросили наши фески в грязь и надели бы на головы русские шапки. Пожалуй, эта любовь к России объясняется последовательностью армянского духа на протяжении веков, и Джемал-паша был прав, когда говорил об армянах: «Стойкие — в своей дружбе, стойкие — в своей ненависти». Другие меняются, армяне — нет.

Когда летом 1964 года я вернулся в Армению, впечатления от увиденного воодушевили меня. Миля за милей — виноградные сады и плодовые деревья, современные дома с красными крышами, мчащиеся по современным дорогам грузовые машины, заводские трубы, и снова заводские трубы. Зелень, зелень, зелень была повсюду, и от запомнившейся мне пустоши в окрестностях Еревана не осталось и следа. Это не было оптическим обманом, образ был вполне реален. Арарат устремлялся в небо передо мной и сопровождал великолепный поезд, в который я сел в Джульфе, поезд, похожий на левиафана, который парил в искрящейся пустоте небесной синевы и заполнял собой космос. Для вернувшегося армянина это страна-мечта, претворённая в жизнь кровью наших предков, их потом и слезами; и она блистает золотом наших древних церквей и монастырей, где Платон и Аристотель изучались наряду с посланиями апостола Павла. Казалось бы, Армянская республика была стать миражом в пустыне. А пустыня исчезла, но мираж остался здесь.

Я готов был лопнуть от гордости. Здесь, в Америке, я представляю себя в аудиториях такими словами: «Меня зовут Левом Сюрмелян, и я — гордый армянин…» Моим студентам запоминается «гордый армянин». Иные стремятся последовать моему примеру и быть гордыми. Я был гордым и в Ереване — на каком-то спешно созванном собрании в Доме писателей. Какой-то поэт вскочил и задал вопрос: «Если вы такой хороший армянин, почему не пишете по-армянски, почему пишете по-английски?» «Это попросту разделение труда, — ответил я. — Вы пишете по-армянски, а я — по-английски, и оба мы служим одной и той же цели. Я приехал сюда с английской рукописью армянского национального героического эпоса „Давид Сасунский“ и прошу, чтобы кто-либо из присутствующих писателей сказал мне, что как армянин он лучше, чем я». Я не сказал, что начал работать над новой книгой — «Яблоки бессмертия», книгой армянских сказок на английском языке, которые, подобно сасунскому эпосу, были изданы в Америке и Англии в качестве классических армянских произведений, и шефство над этими изданиями взяло на себя ЮНЕСКО.