Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

Многим на этом свете уже не улыбнуться. Адмиралу, к примеру, сказали, что уцелела только одна мальтийская галера из шести. Рыцарей же...

Дориа посмотрел на растянувшихся по палубе в редкую линию воинов, опалённых многочасовым сражением. Две дюжины, не больше. И магистра своего они так и не нашли, ни живого, ни мёртвого.

Но на галере, принадлежавшей магистру, продолжал хлопать по ветру флаг с красным орденским крестом. Даже мёртвые, рыцари не покорились.

   — Это он не дал Улут-Али угнать галеру.

Адмирал наклонился к носилкам, на которых лежал испанский офицер, лишившийся левой руки. Бледный, потный, он метался в жару, никого не замечая вокруг.

   — Как звать героя?

   — Мигель де Сервантес Сааведра, синьор!

   — Я расскажу о нём дону Хуану, — пообещал Дориа.

Человек в красном был худ и невысок. Птичий профиль ясно выделялся на фоне большого окна, позолоченного по-летнему ярким солнцем.

Но человек был уверен, что его слабый голос способен заставить Вселенную задрожать.

Его секретарь обмакнул перо в чернильницу.

   — Мы не так богаты, чтобы разбрасываться деньгами, — заговорил человек. — Но есть статьи расходов, где экономия неуместна. Мне жаловались из Святой Инквизиции... Позор!

Секретарь усердно вырисовывал буквы на памятном листе, даже не поднимая головы.

   — Идёт страшная морская битва, — неожиданно услышал секретарь изменившийся почти до неузнаваемости голос хозяина. — Я вижу горящие корабли, погибающих людей. Вижу падающие в воду зелёные знамёна с серебряными полумесяцами. Вижу, как побеждают люди с крестами на груди!

Буквы падают на бумагу. Секретарь с невольным испугом смотрит на своего господина.

Что это? Внезапно проявившаяся душевная болезнь? Или дар прозрения, дарованный Господом?

Через несколько дней вести о битве при Лепанто придут в Рим.

И по Европе полетят восхищенные слухи о папе Пие V, способном волей Божьей увидеть происходящее за сотни миль.

Маленьком худом человеке с птичьим профилем.

Из письма Андрея Молчана господину Михаэлю Колману:

«...подтверждаются слухи о крупном сражении в Коринфском проливе, у города Лепанто. Милостью Господа нашего христианское войско одержало блестящую победу, и, хотя последователи Лютера традиционно скептически относятся к деяниям Великого Понтифика, следует признать битву ярким олицетворением воли и силы Божьей...

...Осмелюсь высказать свои сомнения о перспективности Ваших планов расширения торговли в Адриатическом и Эгейском морях. Здесь, в Венеции, уверены, что османы непременно захотят нанести ответный удар, так что на воде в ближайшие годы станет опаснее, чем ранее. Говорят о возможных десантах сынов Измаила на итальянском или испанском побережье. Говорят и о том, что султан готов всех своих янычар бросить на войну со Священной лигой.

Схизматики, которых немало в городе святого Марка, празднуют победу под Лепанто, словно сами её выиграли. Они утверждают, что Господь таким образом отвёл беду от их родины, варварской Московии, не позволив османским войскам прийти на помощь крымскому ханству. Подобная самонадеянность не может вызывать ничего, кроме презрительного, злого смеха...

...осмелюсь передать приветы и выражение своего почтения Вашей дочери, прекрасной и целомудренной Маргите...»

   — Написано в указанный день в месте нахождения камер заключения Святой службы...

Высокий человек в светлой рясе перестал диктовать, устало откинулся на жёсткую спинку массивного кресла.

   — День ли уже на площади? Или снова ночь? — спросил он, не открывая натруженных глаз.

   — Вечер, святой отец! Уже сутки, как вы не прекращаете своих трудов.

— В том нет повода для гордыни, сын мой... Количество скверны лишь свидетельствует, как плохо мы исполняем свой долг и как много предстоит свершить во имя Господа и на благо нашей церкви.

Почему в допросных помещениях всего мира так не любят окон? Потому, что не желают, чтобы в тайны следствия проникли досужие или враждебные глаза? Из-за стремления приглушить крики, неминуемые при использовании дыбы или, скажем, испанского сапога?

Основание подсвечника, стоявшего на столе перед монахом в кресле, заплыло воском. Уже не первая свеча за сегодня погибла к вящей славе Господней в подвалах Святой службы, чаще называемой иначе.

Инквизицией.

В тринадцатом веке дон Доминго де Гусман, рыцарь, ставший монахом, босым бродил по пыльным дорогам Прованса и Лангедока. Но страшнее вездесущей путевой грязи был мрак, упавший на души местных жителей. Ересь, ересь, прилипчивая и желанная, как любой запретный плод! Люди-оборотни, столь приятные в бытовом обхождении. И такие опасные, как и положено любому проводнику в ад.

Их нельзя было просто убить. Во все времена и во всех странах мучеников любили, несмотря ни на что. Необходимо было доказать простым людям, что еретики заблуждаются; ещё лучше — что просто лгут, как и их истинный господин, богомерзкий Сатана.

Знание — страшное оружие в умелых руках. Де Гусман нашёл эти руки, создав новый монашеский орден. Орден нищенствующих монахов, умных и жестоких. Готовых расследовать случаи возможных и действительных ересей, разоблачать слуг нечистого.

Расследование. Inquisitio.

Светлые рясы с тёмными капюшонами выделялись в любой толпе. Доминиканец идёт, если не умный, то начитанный; причастный к недоступным для большинства знаниям.

Такой, как магистр-инквизитор Венеции Габриэле Салюцци, уже сутки не выходивший из подвалов Святой службы.

Недоброжелатели шептались за спиной, что новый инквизитор просто выслуживается, оправдывая своим рвением выбор папы римского. Салюцци знал об этих разговорах; много знал, работа такая. И молчал. Негоже мирянам знать, что происходит за короткими гранями их пустых бездумных жизней. Зря, что ли, Иисус сравнивал себя с пастырем? Стадо, стадо — большая часть человечества! Бараны. Послушные пастуху и проживающие жизнь в тёплой овчарне, стриженые и довольные. Готовые прикоснуться к вратам рая. Или тупо бредущие к клочку травы, чем-то неведомым отличному от других. Тянущиеся слюнявыми губами к иссохшей жёлтой былинке, провисшей над пропастью. Падающие на дно с торжествующим блеянием, что, мол, они летят, что они оторвались от жвачной массы. И, пока тело преобразуется камнями в окровавленный бурдюк с костями, душонка, сменив песнь на визг, несётся в адское пламя.

Если не остановит падение милосердная и сильная рука. Желательно — с перстнем на безымянном пальце; а на перстне — гемма на недорогом камне; на гемме же — собака, несущая в зубах факел.

Доминиканцы. Domini canes. Псы Господни. Пастушеские собаки, готовые разорвать любого врага Божьего, но помочь заблуждающемуся, обманутому. Святые палачи.

Государь мой, Иван Васильевич Грозный! Уж не на них ли посмотрел ты, создавая свою опричнину?

   — Брат, приглашённый вами, ждёт за дверью.

Охранник убрал мысли инквизитора. Словно отодвинул занавесь.

   — Пригласите!

С поклоном охранник отступил на шаг, повернулся к двери. Секретарь инквизитора тем временем разминал уставшие от долгой работы пальцы. Прислужники, безмолвно ждавшие в тёмном дальнем углу, разровняли частыми граблями окровавленный песок перед инквизиторским столом. Палач прямо на основании пыточного колеса, у потемневших стальных шипов, торчащих из обода, развернул тряпицу с переданным из дома ужином.

Вошедший был своим. Та же ряса, что и на инквизиторе, такой же капюшон. Такой же цепкий недоверчивый взгляд: чувствуется монастырская школа воспитания.

Монах был худощав. На тонкой шее нелепо смотрелась круглая голова, украшенная большим носом. Каштановая бородка умело скрадывала недостатки внешности. Переодень такого в обычное платье горожанина — и не посмотрит на него никто, не обернётся вслед. Большое достоинство для работника Святой службы, это же ясно...