Невская битва. Солнце земли русской

Накануне, засыпая, я, помнится, сжевал половину окорока, который за ночь растворился у меня в брюхе бесследно, и теперь там скреблось и урчало так, будто это не живот, а населенная грешниками преисподняя. В самый раз было сесть да основательно подкрепить свои силы, а не перебираться на тот берег к каким-то невесть откуда взявшимся дохлым свеям. Их и на этом берегу порядком еще было навалено, только-только начали рыть яму. Пусть радуются, что Господь смилостивился над ними — омыл тела их ночным дождиком.

Перебравшись на лодке через Ижору, мы очутились на другом берегу, и там нашим глазам открылось и впрямь необъяснимое зрелище. Вчера наши тут не сражались со свеями, хватило горячих дел и на правом берегу Ижоры. Но тем не менее, и здесь все было сплошь завалено порубленными, помятыми, растерзанными телами. Мы принялись внимательно рассматривать их, пытаясь найти у трупов русские приметы — рисунки на щитах, знакомые виды оружия, доспехов и снаряжения, но все лежащие тут мертвецы, щедро омытые дождем, имели только латинские признаки — римские кресты на корзнах, свейские, мурманские и датские львы и короны на щитах, сумьские солнышки и елени, всякое прочее, что мы видели вчера на врагах и чего не бывало у наших.

— Эко дивно, Славич! — вопросительно сказал я князю. — Откуль же они взялись тут, проклятые?

— Не иначе как сами с собою поцапались, — предположил Сбыслав.

— Гляньте, и впрямь они тут друг друга истребляли! — Твердимил подвел нас к двум трупам, которые в предсмертной ярости проткнули друг друга копьями. Так и лежали, продолжая и в обличье смерти злобно взирать один на другого, словно хотели еще раз убить друг друга. Из-под одного Варлап вытащил щит со свейскими коронами, на другом был белый плащ с нашитым на плече черным мурманским враном.

— Что же это, Славич? — продолжал удивляться я. — И впрямь тут свей с мурманами подрались?

— Не только, — заметил Яков. — Вон дански лежат, а вон — сумь возгрятая. Такой вид, будто они все тут в кучу смешались и слепо друг друга истребляли.

— Что же за сила подвигла их к такой свирепой взаимной схватке? — спросил Нефеша Михайлов.

— Должно быть, заспорили, по чьей вине битву проиграли, — предположил Варлап Сумянин.

— Страшное дело, — угрюмо промолвил князь Александр. — Экое озлобление!

— Мало нам работы на том берегу, еще и тут закапывай, — осерчал я на мертвых папежников.

— Да уж, — согласился Добрята. — Уплыли и не дали себе задачи своих мертвецов земле или воде придать.

— Видать, так они папой римским обучены, — усмехнулся Сбыся. — Одичали немцы под папою.

Тем временем лежащие тут мертвецы были подсчитаны, и получалось, что сражение на левом берегу Ижоры развернулось вчера нешуточное, а с учетом тех, кого мы на правом берегу положили, войска Улофа и Биргера уплыли к своим далеким берегам изрядно потрепанными. Стало быть, теперь уж их скорого возвращения ждать было бы бессмысленно. Александр объявил сборы и возвращенье в Новгород.

Наконец-то — аж к полудню! — мы сели обедать, разместившись на том самом холме, где вчера рано утром Луготинец положил свейскую заставу. Побитые тут свей еще вчера были снесены вниз к реке и отданы своим единоплеменникам. Теперь они, обгорелые, лежали на дне в своих обугленных шнеках, ставших им гробами. А мы сидели здесь живые и на месте их кострища развели огромный свой костер. Жарили на нем мясо, душистое и дымящееся, рвали его зубами и ели, запивая вином и пивом.

Утолив голод, я вновь загрустил, вспомнив Ратмира, с которым так и не успел помириться. Но теперь мне уже не было так тяжело, как вчера, когда мы стояли и смотрели вослед уходящим свеям. Теперь у меня был мой утренний сон, в котором Ратмирушка сказал мне, что прощает меня.

— Эх, жаль, не стало Ратмира! Некому песню спевать, — словно прочитав мои мысли, глубоко вздохнул Александр Ярославич.

— Хоть бы Юрята остался, а то зараз обоих певцов скосило косой смерти, — сказал Быся, медленно жуя оленятину.

Долго потом все молчали, бессловесно поминая погибших наших славных певцов. Первым заговорил Елисей Ветер, который не ходил с нами на левый берег Ижоры глядеть битых там папежников.

— Како мыслишь, княже, кто же побил тех, на том берегу Ижоры-реки? — спросил он.

— Известно кто, — вмиг заблистал своим дивным взором Александр Ярославич. — Ангелы!

— Ангелы? — удивленно переспросил я.

— Конечно, ангелы, — улыбался князь так, что показалось, будто дождливый день озарился лучом солнца, — братья Борис и Глеб. Их Пельгуся видел накануне, видел, как шел по реке насад, а они плыли на нем и говорили друг другу: «Поможем нашему сроднику Александру!» А где Пельгуся? Позовите его. Он подтвердит.

— Не тереби его, княже, — сказал Миша Дюжий. — Горе у Пельгуси. Вчера стрелой ранен был его брат, а сегодня он от раны скончался утром.

— Брат? — так и вскочил я от этого известия. — Ипатий?

— Ипатий.

— Который еще некогда лаял?

— Он самый. А теперь вот голову сложил за наше дело.

— Эх ты! — обрадовался я, но в следующий миг меня насквозь прожгло нестерпимым стыдом. Да так прожгло, что если бы я тотчас ничком рухнул в жарко горящий костер, он показался бы мне не огнем, а легким паром. Ведь я и впрямь обрадовался известию о смерти Ипатия. Мигом сквозь меня пронеслось грешное мечтание о том, как я отыщу вдову ижорца, мою Феврошу… Ах я подлец! Возмечтал о вдове того, кто голову сложил за други своя в битве против врагов Земли Русской!.. Не прощай меня, Ратмир! Рано меня прощать!

Я мешком сел на свое место, схватился за голову и тихо зарычал. Александр стукнул меня кулаком в плечо:

— Ты чего, Савка? Опять о павших опечалился? Да они же в раю светлом! С ними Владимир Красно Солнышко, Борис и Глеб, сидят и веселятся, вспоминая, как вчера посрамлены были римляне. А ты-то каков молодец! Главное дело сотворил. Срубил шатер Биргера. Шутка ли? Твой топор всем нам вдвое сил прибавил. Через тебя нам знаменье пришло, что одолеем свеев. Перестань горевать, выпей крепкого!

— Храни тебя Бог, Славич! — тихо откликнулся я на его ласку.

— А это кто пожаловал? — с удивлением первым воскликнул Гаврило Олексич. Из леса один за другим выезжали богато оснащенные всадники, свежие, полные сил и явно горящие желанием вступить в битву. Впереди всех выступал на великолепном вороном кипчаке не кто иной, как брат нашего Александра.

Глава двадцать вторая

АНДРЕЙ ПОСПЕШНЫЙ

С небольшой дружиной о двадцати всадниках князь Андрей выехал из Новгорода еще вчера и к утру надеялся прибыть к устью Ижоры, где намеревался присоединиться к Александру в его нападении на притекших к нам свеев. Сам не ведая почему, он поддался уверениям своего отрока Никиты, считавшего себя великим любомудром и даже пророком. Никита размышлял следующим образом:

— Господь наш заповедовал в неделю отдых творити, ибо и Сам Творец, сотворивый небо и землю, в седьмый день отдохновенствовал. Князь же Александр Ярославич почитаем повсюду как великий соблюдатель заветов Господа, а посему в воскресный день не станет затевать сражения, дождется понедельника. В воскресенье же заблаговременно причастится Святых Тайн.

Андрей и сам старался соблюдать заповедь воскресного дня, а потому рассудил, что и он бы назначил битву на понедельник. Матушка только рада была, что он еще на день задержался в Рюриковом Городище при ней, при гробе старшего братца Феди. К вечеру своею рукой напекла пирогов с начинками двадцати видов и уложила их завернутыми в льняные ширинки в большую укладку, кот. орую вез на крупе своего коня второй оруженосец Андрея Евстафий Туреня.

В пути им довелось немного задержаться. Подъезжая к окрестностям Липогодского озера, они учуяли запах дыма, который, усиливаясь, становился все более смрадным, невыносимо удушливым. Наконец, они увидели и причину сего удушливого смрада — огромный пожар, горело чье-то поместье, распространяя повсюду небывало черный и вонючий дым. Когда подъехали к крестьянам, стоявшим поблизости и радостно взирающим на огненное лиходейство, те поначалу долго отпирались, но наконец признались, что в честь воскресного праздничка сами сожгли обиталище некоего то ли колдуна, то ли ведьмы.