Последний Совершенный Лангедока

В исполнении Альды было столько лукавой девичьей привлекательности, она так мастерски владела своим глубоким, красивым голосом, что я забыл про всё на свете, любуясь девушкой.

Между тем пир быстро превращался в безобразную попойку. Гости орали, плескали друг в друга вином, швыряли пирожками. Кто-то уже храпел на полу среди нечистот, кто-то, шатаясь, мочился в угол и, не удержавшись, рухнул в произведённую им же лужу. Мне стало страшно за Альду, потому что рано или поздно одному из пьяных скотов пришла бы мысль воспользоваться девушкой, и графу, как отцу хоть и незаконной, но всё-таки родной дочери, пришлось бы вмешаться, и тогда кровь смешалась бы с вином – кинжалы, которыми за столом резали мясо, были у всех. Но, удивительное дело, ничего подобного не произошло. На Альду просто не обращали внимания, как не обращали внимания на слуг, пытавшихся поддерживать в зале хотя бы видимость порядка. Девушку уже никто не слушал, и она незаметно ушла. Я решил, что мне тоже пора, поскольку хозяин и гости уже ни на кого не обращали внимания.

Я вышел из зала и решил постоять на дозорном переходе, чтобы очиститься от винных паров. Выдалась чудная летняя ночь из тех, что бывают только на юге. Из первых походов крестоносцы привезли саженцы невиданных растений, и вскоре Лангедок стал похож на райский сад – к оливам добавились абрикосовые и лимонные деревья, благоухали дамасские розы.

Я стоял, опершись на парапет крепостной стены. С Пиренеев дул прохладный ветерок, на тёмном, бездонном небосводе мерцали звёзды, которые закрывали иногда облака, подобные крыльям ангелов. После душного пиршественного зала, наполненного бессвязными криками опьяневших людей и скверными запахами, тишина и ночной воздух вливались в душу подобно целительному бальзаму.

За спиной послышались лёгкие шаги. Я обернулся – ко мне шла Альда.

– Господин мой, вы позволите поговорить с вами? – робко спросила она.

– Конечно, зачем ты спрашиваешь? И потом, я никакой не господин, я всего лишь целитель.

– Вы не знаете цену себе и своему дару, – возразила девушка. – Что может быть выше способности исцелять недуги? Наверное, вы не представляете, кому вынуждены вверять свою жизнь мы. Это невежественные, жадные и суеверные глупцы, усилиями которых больной чаще всего вместо выздоровления попадает в могилу. Поэтому простецы вовсе не прибегают к услугам целителей, разве что когда нужно наложить лубок на сломанную конечность или вырвать зуб, а благородные господа тянут до последнего. Если бы все целители были как вы…

Мне захотелось взять Альду за руку, ощутить тепло и податливую мягкость её тела, поэтому я улыбнулся и сказал:

– А хочешь, я определю, что ты любишь есть, а что нет?

– Да разве такое возможно?

– Конечно.

Ещё в ученичестве мы любили эту забаву. По Гиппократу в каждом человеке преобладает один из четырёх жизненных соков – кровь, лимфа, жёлтая или чёрная желчь. Днём я успел разглядеть, что Альда – типичный сангвиник, то есть «человек крови». Зная это, нетрудно было угадать, какую еду и вино она любит, а какую нет, что-то придумать и заморочить голову пустыми и трескучими словами. Я напустил на себя важный вид и, с трудом сдерживая смех, взял девушку за руку, привычно нащупывая родничок на запястье, в котором бьётся пульс, и вдруг ощутил резкий и неприятный толчок. Что-то было не так. Я сосредоточился и чуть не застонал от накатившей боли.

– Альда, почему ты молчала?

– О чём, господин? – испуганно спросила она, не отнимая, однако руку.

– Да как же! Я несу всякий вздор, а ты еле держишься на ногах от головной боли! Разве можно такое терпеть?!

Альда криво усмехнулась.

– Что делать, господин мой Павел, я уже привыкла… Мне не помогает ни одно снадобье и ни один лекарь. Я обошла все монастыри в округе, пожертвовала все свои деньги и украшения, которые остались от мамы, и ничего. Несколько раз, когда боль была совсем нестерпимой, я мечтала наложить на себя руки, остановила только мысль о грехе самоубийства. И я решила отправиться в паломничество в Сантьяго де Компостела, чтобы преклонить колена у могилы святого Иакова, и уж если он не услышит моих молитв, тогда…

– Ты попала в руки не целителей, а каких-то коновалов! – в сердцах выкрикнул я.

– Конечно, я говорила вам это совсем недавно. Разве вы забыли?

– Нет, я помню! Я – не коновал, и я избавлю тебя от боли! Но… но для этого тебе придётся подняться в мою комнату. Наверное, мне следует испросить разрешения на это у графа?

– У графа? Да вы что?! Он сейчас пьяней винограда! Он не узнает ни вас, ни меня!

– Тогда у кого же?

– Да ни у кого! Павел, вы, наверное, не понимаете, кто я!

– И кто же ты?

– Я – никто! Я – не кухонная девка, но я и не благородная дама. Меня нет! Я никому не нужна! Вы видели сегодня, как я пела?

– Да, и не мог отвести от тебя глаз…

– А больше на меня никто не смотрел! Я была, но меня не было! Поэтому всем наплевать, куда идёт и что делает девчонка-бастард! А уж говорить о приличиях просто смешно. Да здесь их никто и не соблюдает. Граф с гостями, которые ещё стоят на ногах, уже, наверное, ловят служанок и задирают им подолы. Те, кто не хотят угодить под пьяных скотов, с вечера прячутся, а те, кто хотят заработать монету-другую, наоборот, только и ждут своего часа. И все это знают. И госпожа Эсклармонда знает, и госпожа Филиппа, и обеим наплевать. Одна сейчас, наверное, молится, а другая, пока граф пьянствует, подставляет задницу какому-нибудь смазливому пажу. Пойдёмте, господин мой, вам, наверное, в темноте будет трудно отыскать дорогу в свою комнату…

Я закрыл ставень и зажёг свечу. На стенах заметались тени, но я не обращал на них внимания, а девушка из последних сил сдерживала боль, кусая губы. Под глазами у неё залегли тени, которые напугали меня.

– Сядь вот сюда. На тебе есть какой-нибудь металл?

– Простите, господин мой?..

– Зови меня просто Павел. Ну, украшения – не знаю, браслеты, серьги…

– Нет.

– А заколки для волос?

– Только костяной гребень.

– Кость – это ничего. Впрочем, вынь и его, лучше, чтобы в волосах ничего не было.

Альда послушно вытащила гребень и тряхнула головой. По плечам рассыпались блестящие чёрные волосы.

– Не бойся, больно не будет.

– Я не боюсь боли, госп… Павел.

Я размял руки, положил Альде пальцы на шею под волосами и привычно сосредоточился. Мой дар не оставил меня! Перед мысленным взором возникло нечто невероятно сложное, живое, пульсирующее, то, что одни называют душой, а другие – сознанием. Я начал осторожно касаться сплетения того, чему нет названия, в поисках источника боли. И – вот оно! Голубой и нежно салатовый цвет сменился тревожным, багрово-красным, подобным остывающему железу. И я начал, затаив дыхание, поглаживать этот источник боли, напоминающий завязь некоего страшного плода. Храни Господь поторопиться – одно резкое ментальное движение, и кровавый жёлудь лопнет, заливая мозг, и тогда – неотвратимая и мучительная смерть. Постепенно судорожные сокращения страшной опухоли успокаивались, красный цвет сменился на оранжевый, потом на жёлтый, наконец, спазм исчез, утолщение пропало, и теперь уже нельзя было сказать, где оно находилось.