Павел I

— Я вижу, однако, три прибора и, как наставник его высочества, не могу быть лишен преимущества, коего удостоен барон Дибич!

— Третий прибор предназначается лично для господина премьер-директора корпуса, вас же я прошу разделить трапезу со мной и с офицерами полка, шефом коего состоит его высочество! — любезно, но настойчиво объяснил командир.

— Конечно, я к вашим услугам и почту честью познакомиться с офицерами столь почтенного полка, но предпочтение, оказанное барону, не соответствует…

Фон Требра не кончил, ибо вся орава лакеев со свечами по знаку командира устремилась, кланяясь и указывая путь, вперед, и находившиеся теперь среди этой толпы командир и ротмистр принуждены были скорым шагом миновать опять бесконечную анфиладу огромных, гулких, остывших и великолепных покоев; опять спуститься по круглой лестнице между шеренгами офицеров и, уже окруженные последними и опять-таки нижней толпой лакеев со свечами, пройти по неизмеримой длины коридору со сводами в офицерскую столовую корпуса. После мороза, ночной тьмы и тесного пространства возка, ротмистр совсем ошалел от множества огней, обширности здания, суеты и многолюдства. К тому же сейчас ротмистр был подведен к столу с закусками и водкой-травником, называемым «ерофеичем» и, убеждаемый с дороги после морозу погреться, осушил объемистую чарку. Затем началась шумная и обильно поливаемая винами трапеза.

Между тем, едва командир повел ротмистра в столовую, где надлежало трапезовать сам-третей маленькому принцу, вошел генерал, в звездах и в мундире.

— Имею честь представиться вашему высочеству! — почтительно сказал он по-немецки, — премьер-директор и шеф шляхетного корпуса, вступлением в среду воспитанников коего мы осчастливлены вашим высочеством, — князь Платон Зубов! Благополучно ли совершили путь ваш, принц?

— Благодарю вашу светлость… — начал было в ответ золотокудрый генерал.

Но Дибич прильнул к его уху и яростно прошептал:

— Этого господчика не надо величать светлостью!..

— Благодарю вас… — поперхнувшись повторил мальчик. — Мы ехали прекрасно, прекрасно.

— Не страдали ли от российского мороза, ваше высочество?

— Нисколько, благодаря шубе, шапке и этим мягким русским сапогам! В возке было очень тепло и укрыто.

— Возок имел нарочитое приспособление, — невыразимо скрипучим голосом сказал барон Дибич. — Под сиденьем приспособлен железный ящик, наполняемый на каждой станции горячими угольями.

— О, с таким приспособлением мороз не страшен! — согласился князь Зубов.

Он сам отодвинул кресла, предназначенные для принца. Мальчик сел. Взгромоздился на другое кресло и барон. Сел и Зубов.

Он угощал принца, ведя с ним любезнейшую беседу. Барон вставлял скрипучие, отрывистые замечания и жевал, странно двигая и прищелкивая челюстями и непомерно разевая рот, когда подносил к нему кусок или кубок.

В последнем случае длинный нос его едва не обмакивался в благородную виноградную влагу.

II. На сон грядущий

Когда ужин был окончен, князь Зубов любезно показал принцу приготовленные для него покои и спальню.

Почему-то для последней была выбрана особенно обширная комната, почти пустая с кроватью под балдахином, напоминавшей саркофаг. Несмотря на истопленную изразцовую печь, покой был достаточно прохладен. Огромные окна ничем занавешены не были и выходили на ледяное пространство Невы. Северное сияние все вспыхивало и переливалось в величественных пространствах небесных. И в покое и за окнами все было так огромно, пустынно, великолепно и холодно.

— Желаю вашему высочеству спокойной ночи на новоселье! — сказал князь Зубов и вслед за тем удалился.

— Да знаете ли вы, что это за человек? — спросил Дибич.

— Поскольку могу судить из беседы, приятный, — отвечал маленький генерал, с тоской поглядывая на ложе и потирая стывшие руки.

— Это один из известнейших и коварнейших любимцев императрицы Екатерины! Но теперь он и братья его в упадке. При дворе перед ним не извольте слишком расточать ваших любезностей!

— В придворных сплетнях, барон, я еще неопытен, как крестьянский мальчик, — сказал принц Евгений.

— Тем более должно вам следовать моим указаниям! — возразил барон Дибич. — Вы в самом деле так разговаривали с князем Зубовым, будто находились с ним где-нибудь на охотничьем бивуаке.

— Я слышал, что придворная жизнь уподобляется лесу, где охотятся за крупной дичью чинов, орденов, милостей. То, значит, в сем лесу возможны и бивуаки.

— Вы блистаете остроумием, ваше высочество. А я вас предупредил. Хотя Зубовы и возвращены из ссылки, но император им показывает холодность. Вы же болтали с ним и, вообще, осыпали его милостивыми словами…

— Ах, Дибич! Сейчас всего больше устрашает меня, что эта пышная кровать показывает холодность! Ну, как я буду здесь спать!

Тут в спальню вошел ротмистр фон Требра с сильно покрасневшим от тостов лицом.

— Ну, сейчас начнут они ссориться! — подумал принц Евгений.

Дибич и фон Требра всю дорогу вздорили, каждый заявлял исключительные права на принца, один — как его наставник, другой — как посланный императором.

И теперь, едва ротмистр вошел, Дибич принял вызывающую осанку, вздернув голову, причем парик его едва не слетел на пол и коса задорно выгнулась крючком. Со своей стороны, ротмистр заложил руки за спину и с высоты окинул пренебрежительным взором карикатурную фигурку барона.

— Господин барон фон Дибич! — сказал он резко, — уведомился я, что его величеству угодно завтра же дать аудиенцию его высочеству!

— Господин ротмистр фон Требра, — самым скрипучим голосом отвечал Дибич. — Если это так, то вы тут при чем?

— При чем я тут?! — закричал ротмистр, и его покрасневшее лицо стало пламенным. — Странно слышать мне это от вас, барон, когда вам известно, что его высочество мой воспитанник и родителем его препоручен моему надзору.

— Мне же препоручено самим императором доставление его высочества в столицу Российской империи! — наступая, проскрипел Дибич.

— Так что же! — в свою очередь наступая, кричал ротмистр, — вы препорученное вам исполнили, а доставление ко двору его высочества не прямая ли обязанность воспитателя?

— В каких правилах воспитывали вы принца? В якобинских? — все еще наступая, кричал Дибич.

— В правилах чести, барон! Ибо я преподавал принцу токмо военные науки! — тоже наступая, кричал фон Требра.

— Вы есть якобинец! Вы последователь известного кенигсбергского вольнодумца Иммануила Канта У вас под подушкой вместо молитвенника его всеразрушающая «Kritik der reinen Vernunft»! Вы — безбожник!

— А вы есть известный клеветник! Что у меня под подушкой лежало, до того вам дела нет. Я преподавал принцу не «Kritik», а воинский устав прусской службы!

— А я сей устав производил в действие на полях Цорндорфа!

— Что вы производили в действие на полях Цорндорфа, я не знаю!

— Весь свет о сем известен! И сам великий Фридрих…

— Я знаю одно, что завтра имею сопровождать его высочество во дворец на аудиенцию!

— Никогда!

— Нет, им-имею!!.

— Ни-когда!!.

— Н-нет, им-м-ме-е-ю!!!..

— Ни-ког-да!!!..

Произнося последние слова, каждый из споривших поднимал палец кверху и потом махал им перед носом противника, причем коротенький барон приподнимался на цыпочки и подскакивал, чтобы дотянуться до физиономии рослого ротмистра.

Затем оба отступили, словно два петуха.

— Я есмь друг императора Павла! — крикнул, ударяя себя кулаком в грудь, барон Дибич. — Это я имею доставить его высочество во дворец!

— А я назначен принцем-родителем иметь неотступное смотрение за его высочеством и потому сопровождаю его завтра! — тоже ударив себя кулаком в грудь, крикнул ротмистр.

— Господа, — сказал, наконец, принц, уставший от этих пререканий, — идите ссориться куда-нибудь в другое место и дайте мне спать!

Наставники рассеянно оглянулись на принца и шумно вышли, продолжая браниться.