До каких пор буду звать?

— Будешь пить? — спросил он Сукхрама.

— Нет, — ответил Сукхрам, хотя карнаты пьют вино из любых рук.

— Ты что, даже не пьешь?

— Бросил.

В это время где-то далеко послышался шум. Чандан насторожился. Шум приближался. Он быстро погасил светильник.

— Ты спасен, — сказал Чандан.

— Богиня не согласна?

— С чего ты взял?

— Ведь ей помешали, слышишь шум?

— Слышу.

С этими словам Чандан достал деньги и сунул их в руку Сукхраму.

— Бери свои деньги, — сказал он в темноте. — Твое желание не исполнилось.

— Оставь их у себя, они — краденые. А богине, которая меня сегодня защитила, я низко кланяюсь, — проговорил Сукхрам и начал отвешивать поклон за поклоном.

— Беги, Сукхрам! — закричал вдруг Чандан.

— Как так?

Чандан торопливо прикреплял к поясу бутыль с вином.

— Идут крестьяне с палками, — проговорил он. — Беги. Наверно, решили, что кто-то пришел запустить на их деревню горшок со злым духом. Да беги же, дурень! — зашипел Чандан. — Если они нас поймают, на куски разорвут.

Шум голосов становился все явственней.

— Спасайся! — крикнул Чандан и пустился во весь дух. Сукхрам побежал следом.

Оба скрылись в темноте.

Сукхрам мчался что было сил. Ему казалось, что толпа гонится только за ним.

Голоса теперь доносились уже из храма.

— Посмотрите, петух привязан, — кричал кто-то.

— А, они помазали его сурьмой!..

— Только что, видно, убежали…

Сукхрам увидел впереди развалины. Он добежал до них и спрятался.

Когда все стихло, он вышел, прислушался. Стояла тишина. Сукхрам огляделся и не поверил своим глазам… Старая крепость! Так вот где он прятался! Опять предки спасли его! Он отвесил им низкий поклон и открыл рот, чтобы поблагодарить их, но слова застряли у него в горле. В развалинах крепости завывал ветер. Во мраке она походила на огромную грудь демона-великана. Кругом не было ни души, слышались только приглушенные звуки, не то смех, не то стоны, но Сукхрам не испытывал страха. Ему казалось, что теперь он в надежном укрытии, а страшный хохот — он понял — был только криком совы. Сукхрам стоял на том же месте, куда приходил однажды с Каджри. Вдали шумело озеро, и, как тогда, с озера вдруг донеслось рычание пантеры. Сукхрам стало страшно. Тогда он обратился к богу. Преисполненный чувства благоговения, он склонился до самой земли и смиренно произнес:

— О, мои предки! Я грешен и несчастен. Я не такой благочестивый, как вы. Я бедный, обездоленный и низкий человек. Меня лишили высокой касты, и теперь я не могу получить того, что вы оставили мне. Но я не печалюсь. Мне не нужно всего этого. Вы защитили меня, спасли мне жизнь. — И Сукхрам снова низко поклонился, коснувшись земли. Он был уверен, что предки слышат его, и перестал бояться.

Сукхрам возвращался, погруженный в свои думы. Прежние его мечты развеялись, но успели породить новые. Он тайком пробрался к храму. Там никого не было, у ворот валялся мертвый петух.

— О богиня, ты спасла меня от греха, — сказал Сукхрам, прислонившись головой к двери храма. — Но разве меньше тот грех, что я, тхакур, стал карнатом и теперь мучаюсь и страдаю? Грех лишил меня человеческого достоинства. Здесь нет твоей вины, во всем виновата тхакурани. Она согрешила, и ее грех до сих пор еще не искуплен. О богиня, пусть мне не достанется крепость, но позволь мне остаться человеком! — он замолчал и глаза его наполнились слезами.

На небе зажглись звезды. Стало светлее, и Сукхраму показалось, что богиня ласково улыбнулась. Тогда он снова благоговейно ей поклонился.

27

— Как мы теперь будем жить? — спрашивала Каджри.

— Не знаю, — отвечал ей Сукхрам.

— Зато живот знает.

В ту деревню, где стояла старая крепость, Сукхрам вернуться не мог. Порой он наведывался в соседнюю деревню и продавал там дикий мед, врачевал местных жителей в Данге. Каджри торговала плоскими корзинками для отсева зерна.

Сукхрам охотился. Когда охота была удачной, у них было вдоволь мяса. Из-за боязни быть пойманными они не могли давать представления, а в услужение их никто бы не взял. Оставался только один Ахмедабад. Но у них не хватало решимости вот так вдруг подняться и уйти в незнакомые края.

Однажды Сукхрама и Каджри навестил раджа. Оба стоя почтительно приветствовали его, а потом усадили на кровать и ждали, что он скажет. Раджа рассказывал о кражах. Казалось, страх ему вовсе неведом. А от полицейских он просто прятался.

— А ты чем занимаешься? — спросил он Сукхрама!

Сукхрам и Каджри переглянулись, не зная, что ответить.

— Ничем, раджа-джи, — проговорил Сукхрам.

— Значит, только ешь?

— На это тоже нужна божья милость. Пока не чаще раза в день, — вставила Каджри.

Сукхрам в подтверждение кивнул головой.

— Так почему бы тебе не пойти со мной? — спросил раджа.

В это время в шатер вошла рани. Каджри ласково усадила ее на кровать рядом с ее повелителем.

— Куда ты собираешься его вести? — поинтересовалась рани.

— На дело.

— Ну? — спросила Сукхрама Каджри.

— Душа не лежит у меня к этому, — ответил Сукхрам.

— Душа! Какая там душа у бедняка, глупец! Что важнее, жизнь или душа? — напустилась на него рани.

— Жизнь, — согласился Сукхрам.

— Тогда пойдем, — настаивал раджа.

— Каджри, а ты почему молчишь? — спросила рани.

— Устала я твердить, — вздохнула Каджри.

— Значит, боишься? Так на, полюбуйся! — проговорил раджа, показывая Сукхраму спину. — Гляди: это рубцы от ударов плетью. А я все равно не боюсь! С детства меня бил каждый, кто мог. Но я просто не давал спуска, не знал жалости. Не в моих правилах упускать из рук деньги, которые можно взять. Вот, к примеру, бедняк крестьянин: гнет спину, а его лишают земли, пускают с молотка его дом, распродают скот. Так ведь он не бросает своего занятия? И мы могли бы прокормиться, работая на полях. Но у нас нет земли, мы — наты. Нам никто не доверяет, так почему же мы должны быть честнее других?

— Ой, трудно жить настоящему мужчине, Каджри, — проговорила рани, с гордостью поглаживая рубцы на спине раджи. — Какие только мучения не приходится переносить! Их никто не жалеет. Взгляни! Видишь, на его мизинце нет ногтя — его сорвала полиция. Но он — мужчина. Он даже не охнул и, уж само собой, не указал, где спрятан краденый товар. Порой кажется, бог оказал большую милость, сотворив меня женщиной!

Каджри внимательно слушала ее, а потом заплакала.

— С чего ты разревелась? — удивился раджа.

— Нет, не пущу я его, еще убьют, — проговорила она сквозь слезы.

— Э-э, а разве во дворцах люди не умирают?

— То другое дело.

— Как знаешь, — проговорил раджа, вставая. Сукхрам тоже встал. Каджри осталась сидеть — она все еще не могла успокоиться.

— Ну что ты? — успокаивал ее Сукхрам, проводив гостей. — Ты думала, я пойду с ним и полицейские убьют меня?

— Раз догадался, зачем спрашиваешь?

— Каджри, какая ты у меня хорошая!

— Что ты болтаешь? — смутилась Каджри. — Разве кто-нибудь хвалит жену?

Жена! Это слово само собой вырвалось у Каджри. Что же это, она перестала быть просто женщиной, привлекающей мужчин только телом? Она уже перешла ту границу, которая отделяет просто женщину от жены? В этом слове угадывалась и защитница семейного очага, и любящая мать, и нежная преданная подруга, помогающая мужу преодолевать невзгоды.

Это слово вырвалось у нее непроизвольно, потому что в нем заключалась вся ее безграничная любовь, чистота чувств, при которых их близость становилась возвышенным и великим средством созидания жизни, а ответственность за любовь и воспитание детей несли уже наравне мужчина и женщина и где уже не оставалось места ни для ни для низости, ни для пошлости.

— Правда, Каджри, ты очень хорошая, — повторил Сукхрам.

— Ты читаешь чужие мысли.

— Почему?

— Потому что так я думала о тебе.

На улице послышались шаги. Кто-то остановился у входа.