Мгновение — вечность

— Кто рядом, кто сзади идет — вот что важно, — говорил между тем Баранов. — От верных людей слышал: у Чкалова, когда в Америку летели, кровь носом хлестала, Егор Байдуков пилотировал, Егор кашлял... Угадал Чкалов напарника, не промахнулся. Напарник — щит героя. Тем более у нас, в истребиловке... Говорят: «гамузом» воюем, «роем». Как посмотреть! Теснота, скученность наша оттого, что поневоле жмемся друг к дружке, ищем локоть, плечо товарища, а как же: ватагой все веселее. На людях и смерть красна.

— Объединить колхозы! — формулирует задачу, дает лозунг летчик-штурмовик. Обсуждение все тех же вопросов по второму, третьему кругу — без регламента, без списка ораторов, под наркомовскую стопку — превращает вечернее застолье в подобие сельского схода. — Объединить колхозы, сплотить в одну боевую артель истребителей и штурмовиков!

Неотделимые от судьбы Сталинграда, побратавшиеся с ним кровью, горем потерь, жаждой отмщения, сжигающие в огне над Волгой свою молодость и в нем же мужающие, летчики сообща, как издревле на Руси, ищут, вырабатывают лучшую защиту от врага и смерти. Дух конференции и здесь, в столовой, побуждает их к сближению, да и как иначе, если на всех ярусах воздушной битвы в явной выгоде оказывается тот, кто действует бок о бок с другом, товарищем, просто приятелем...

И капитан Авдыш уже не дичится, — подает голос, вносит свою лепту в разговор, вспоминая учения, проходившие до войны под знаком опыта испанских боев, с надеждой ожидая, не отзовется ли Баранов...

— При чем здесь Испания! — возражают ему. — Между Испанией и Сталинградом — ничего общего.

— Крайности вредят, — говорит Авдыш. — «Ничего общего»! Испания опыт дала...

— Дала Испания опыт, но кому? Бомбардировщикам, кто на «СБ» летал. Истребителям на «чайках», на «ишаках»... А мы — штурмовая авиация. С какой высоты «СБ» бомбят? Полторы, две, три тысячи метров. А мы? На «ИЛах»? Миллерово прошлый раз штурманули, механик докладывает: товарищ командир, гондолы шасси забиты конским волосом... вот какая высота!.. Немцы в небе господствуют, навели «мессеробоязнь» — как быть? Ходить «клином»? Бомбить залпом?.. Думать надо, самим что-то изыскивать.

— Опытные летчики нужны, — стоит на своем Авдыш. — Их умело использовать, привлекать... Когда в строю один горох, — и косится в сторону Баранова, ища поддержки или понимания.

— Уж не знаю, какая причина, — говорит Баранов, не слыша Авдыша, — только московский генерал сбавил тон, вроде как решил со мной посоветоваться... Да. Я заявил прямо: «Отменять водку летному составу нельзя!» — «Почему так считаете?» — это генерал. «Условия боевой работы, — говорю. — Питание летчиков поставлено плохо...» — «Калорийность пищи соответствует норме! Я проверял!» — «Калорийность, может, и соответствует, а в глотку ничего не лезет. В обед первого никто не ест, на второе каша да макароны. Один компот идет. Оно и понятно: жара плюс нагрузка. Очень большая нервная нагрузка... Когда на твоих глазах живая душа в светлую сторону отлетает, товарищ генерал, аппетит, — говорю, — не очень. Три-четыре боя подряд в таких условиях быка свалят. Поэтому нужна разрядка. Боевой день кончился, летчик остался жив, нагрузку надо снять. И подкрепиться... Сто грамм с устатку — отдай и не греши... Он и поест, и развеется, и поспит лучше...» — «А для кого ваш командир дивизии затребовал двойную норму спиртного?.. Каков радетель! Это же, слушайте, спаивание! Мы так воздушных бойцов превратим в алкоголиков!» — «Командир дивизии, — говорю, — просил двойную норму для меня...» Генерал — тигром: лицо красное, волосы рыжие: «Собутыльник, что ли?» Я опешил. Кто собутыльник? Кому? «Никак нет, товарищ генерал, двойную норму — за сбитые мной самолеты...» — «Цистерну вам лакать за сбитые?» — «По приказу наркома... Сегодня провел три боя, вчера четыре... За два дня убрал троих. Триста грамм...» — «Каким нарядом сбили?» Так спросил: «Каким нарядом?» Это у конников, возможно, наряды, в авиации нарядов нет. «Один; товарищ генерал». — «И как вы их? На мушку?» Такие понятия: «наряд», «на мушку»... «Навскидку, — говорю, — товарищ генерал, навскидку. Глаз-то прищуривать некогда, такое дело».

Летчики заулыбались: молодец, Баранов, хорошо отбрил!

— Он слушает. Руки за спину, голову склонил... тигр! Потом: «Патриарх Алексий о Боге — спрашивал? Божественная тема — обсуждалась?..» — «Нет. Спросил бы, я б ответил. У меня, товарищ генерал, своя религия...»

Оживление за столом сменилось тишиной: раскрасневшиеся труженические лица посерьезнели; двое новичков, из тех, что побойчее, топчутся в дверях, не сводят глаз с Баранова, с его товарищей; изба красна пирогами, а сходка — головами: летчики внемлют Баранову.

— «Братолюб я, — говорил Баранов, будто бы не замечая отшельника Лубка, к нему обращаясь тоже. — В братскую поддержку верю, взаимопомощь — вот моя религия. Как сам ты поступил с другим, так, будь уверен, поступят и с тобой... Друг друга понимаем, друг за друга бьемся, — значит, победим». Генерал слушает... Потом: «Я с вами согласен!» — и пошел...

— По такому случаю, товарищ старший лейтенант, — подхватывает Пинавт...

— Я свое принял!

— Хлебнем ликера «Шасси»?

— Этиленгликоль с амортизационных стоек не сливать! — с шутливой строгостью предупредил Баранов. — Я, говорю, свое выбрал, разве вот адъютант расщедрится» Как, адъютант?

Адъютант склонился над плечом Баранова.

— Тем более, — отозвался старший лейтенант. — Где он? Не каждый день, надо отметить. Штурмовик-сержант, как? Гранищев?.. Гранищев? — дважды переспросил Баранов, всматриваясь в ту сторону, куда показывал адъютант. — Да мы знакомы... Встренулись, как говорится... Сержант Гранищев на «ИЛ-втором» сбил «сто девятого» — новость, которую не мешало бы проверить, — так прозвучали его слова. — Давай-ка из тьмы на свет, сержант Гранищев! Как «ИЛ» кабину «ЯКа» сечет, я знаю, интересно послушать, как иловцы управляются с «мессерами».

— Управляются, управляются, — подтвердил Авдыш, наконец-то услышанный Барановым: старший лейтенант глянул на бритоголового незнакомца, решая, стоит ли его слушать...

«Не мешкай, сержант, не мешкай, тебя!» — подтолкнул Авдыш Гранищева.