Ярослав Мудрый. Историческая дилогия

— Покуда живем с хлебушком, князь, нечего богов гневить… Да вот токмо судачим: каков новый тиун будет? Не слишком ли сусеки будет выгребать?

Вопрос старца мог показаться дерзким, но на то он и старец, дабы такие смелые речи господам высказывать.

Ярослав и сам ведал — от сельского тиуна зависит многое. От ленивого да нерадивого — исправного полюдья не жди, от жадного да корыстного — тоже проку мало: больше о своем прибытке будет стараться. Тут нужен человек досужий и правый, коего бы община уважала.

— Вот что, отец. У вас когда братчины?

— Братчины? — обескуражено переспросил старец. — Да, ить, когда как. Дойдет дело до большого спора, кой токмо сход может решить, тут те и братчины.

— Добро, отец. Не хочу я вам тиуна присылать. Молви мужикам, чтоб из своих людей выбирали. Найдете достойного?

— Из своих? — удивился старец. — Как в дедовские времена, когда на Руси еще князей не было? Не ослышался я, Ярослав Владимирыч?

— Не ослышался.

— Дураков на Руси, сказывают, на сто лет вперед хватит, но и праведного разумника можно сыскать. Будут братчины, князь.

Пройдясь по селу, Ярослав предназначил, где умельцы-плотники будут рубить храм и стены монастырской обители, а затем вернулся в избу Прошки.

Женщины сидели за прялками, а хозяин, сгорбившись на лавке, старательно вырезал из небольшой и неширокой сосновой плашки какого-то человечка. При виде князя все поднялись и поклонились.

Ярослав метнул на Березиню мягкий многозначительный взгляд и обратился к хозяину:

— Кого мастеришь, Прохор?

Прошке явно не по душе пришелся вопрос князя: изделье его не для глаз сторонних людей, а посему он завернул недоструганного человечка в тряпицу и унес в темный закут. [169]

Ярослав нередко бывал в крестьянских избах и уже видел такие изделия, хотя его и удивляло, что домовые, как и лешие, водяные, кикиморы и русалки, с точки зрения христиан, относятся к нечистой силе.

— Никак, домового хочешь поставить, Прохор?

— Дык… Без домового никак нельзя, князь. Всякая напасть может статься.

Ярослав ведал, что староверы представляют домового маленьким горбатеньким старикашкой — покровителем дома. В зависимости от того, где он будет проживать, его нарекают «дворовым», «овинником», «гуменником», «банником». Если о нем радеют, то он помогает в хозяйстве.

Существовал и заговор, кой, как и некоторые другие, Ярослав записывал в особую книжицу, стремясь как можно глубже проникнуть в старообрядческую Русь:

— Царь батюшка дворовый! Я дарую тебя и хлебом и солью и низким поклоном, а что сам пью, тебе дарю. А ты, хозяин-батюшка, меня береги, коня и скотину блюди!

Если домового не кормить, то он душит кур, беспокоит своей возней ночью, напускает на лошадь недуг…

— Скажи, Прохор, ты на двор поставишь домового?

Прошке явно не хотелось говорить на эту тему, но князю подобает отвечать.

— Как вдогад-то взял?

— Да всё просто, Прохор. У печки домовой уже стоит. А что затем для мужика самое ценное? Хлеб. Подле овинника ты тоже «овинного» поставил. Остается двор.

— Зоркий же ты, князь.

«Овинника» Ярослав приметил, когда возвращался с Березиней от раменья. Конечно, он догадался, куда следует пристегнуть и чересседельник, но, чтобы еще больше развеселить девушку, сделал наоборот, а хозяин избы, наверное, подумал на проделки домового.

— И еще хочу тебя спросить, Прохор. Этот вопрос давно мучает меня. Только одного попрошу — не держи обиды.

— Дык… Справляйся, князь, коль уж о домовых калякаем.

— И о домовых и всех ваших истуканах… Кому вы требу отправляете и перед кем молитесь? Это же не боги, а дерево. Ныне они стоят, а наступит время — сгниют. Даете им еду и питье, но они не едят. Обращаетесь к ним, а они не слышат, ждете от них слов, а они не говорят, поелику сотворены из дерева.

Глаза Прошки посуровели: перед ним уже сидел не князь, а иноверец.

— Извиняй, князь. Ты толкуешь словами попов, коих, как я слышал, ростовцы закидали каменьями.

Устинья, молча сидевшая за прялкой, побледнела. Она уже ведала, коль супруг осерчал и заговорил забористым, ничего не терпящим языком, то он может схватиться с князем не на шутку и осердить его.

И Устинья попыталась остановить хозяина.

— Не пора ли, Проша, гостя обедом попотчевать?

— Погодь, мать, — отмахнулся Прошка. — Не встревай!.. А не твой ли отец, князь, всех наших богов перед своим теремом поставил? Даже злата и серебра для Перуна не пожалел. Не он ли поклонялся святилищу и приносил требы?

— Поклонялся и приносил.

— Во-от! — победно поднял короткий загрубелый перст над головой Прошка. — Не токмо смерды, но и все князья на моем веку истово держались старой веры. И Святослав, и князь Игорь. Да что о том толковать? Многие века русичи в своих богов верили, да и ныне верят.

— Не буду спорить, Прохор. Но почему ваши боги всегда разные на лицо? Одни смотрят на восток, другие на запад, а Велес, что стоял за озером и вовсе был четырехликим.

— Суть не в ликах, князь, а в руке умельца, коя создает обличье богов. Они же — стражи неба. Мы не признаем смерти. Когда сжигают наши трупы, души вкупе с дымом уходят на небо. Там же мы все сходимся. Мать встречает своего дитя, сын находит отца, брат сестру, воин — воина-сотоварища. Мы и мысли не можем допустить о разлуке. Будем жить в небесах вечно!.. А что ваш Христос, намалеванный на деревяшке? В Ростове мне один мужик поведал небылицу, кою он подслушал от твоих крещеных воев.

— И что же мои дружинники сказывали?

— В рай-де попасть легче пареной репы. Иисус Христос у ворот стоит, он с хлебом и с солью, со скатертью, со скотинкой, и с животинкой. Дабы в рай попасть, не надо никаких подвигов, достаточно взобраться на небо по лестнице, прорубить топоришком в нем дыру и залезть туда. А райские-де блаженства состоят в том, что в раю находятся чудесные жернова, — как повернутся, тут тебе каша да пироги, хе-хе. А посему и в домовину надо класть ременную или испеченную из теста лестницу для облегчения душеньке восхождения на небо. Ну не дурь ли?

— Дурь, — легко признался Ярослав. — Не думал я, что мои христиане могут в такие байки верить. И кто их такой чепухе вразумил?

— Во-от! — вдругорядь победно вскинул перст над головой Прошка.

Ярослав посмотрел на Березиню. На сочных губах ее застыла одобрительная улыбка, обозначающая, что она гордится своим умным отцом и всячески его поддерживает.

— Да и кто твой Христос, князь, откуда он свалился на праведную Русь?

— Это долгий сказ, Прохор. Не ведаю, хватит ли у тебя терпения выслушать меня.

— Терпеть не беда, было бы чего ждать. О Христе твоем мужики, почитай, ничего и не ведают, князь.

— Я не проповедник, Прохор, но прочел много христианских книг. Христианство же, как религия, возникло в первой половине первого века на Ближнем Востоке. Оно выросло из недр древних евреев, кои верили в бытие единого бога Яхве. По верованию евреев Яхве предпочел их народ, как единственный божественного заступничества, поелику евреи являются избранным народом среди других народов.

В тридцатых годах первого века в Иудее, тогда являющейся одной из глубинок Римской империи, появился человек, кои некоторые верующие евреи стали считать Мессией, Сыном Божиим, то есть божественным избавителем, кой должен явиться для истребления всякого зла на земле и спасения человечества. Его звали Йешуа — Спаситель. Уверовавшие в его божественное происхождение, назвали его Йешуа Машиах, [170] что в переводе с древнееврейского означает Спаситель Помазанник Божий. Позднее это имя стало более известно в древней Греции, как Иисус Христос.

Однако большинство евреев, и, в первый черед, древнееврейские священники, не приняли Иисуса, поелику учение его было направлено не только и не столько евреям, сколь всем людям, поверившим в единого Бога и в Иисуса как Сына Божьего, независимо от того, к коему народу и к коей религии эти люди принадлежали до принятия истинной веры в единого Бога. В этом-то вопросе и хранится основное отличие иудаизма и христианства. В итоге Христос, по запросу древнееврейских священников, был осужден на казнь и распят на деревянном кресте. Но Иисус воскрес на третий день после распятия и бесповоротно доказал всем своим поборникам истинность проповедуемого им учения.