Ночи Истории

Впоследствии народная молва по очереди обвиняла многих; по сути дела, всех, кто в той или иной степени мог быть причастен к преступлению, при этом кое-кому приписывались самые фантастические и невероятные мотивы. Не сомневаясь в правдивости слухов о распутности и сластолюбии покойного герцога, власти однажды были столь близки к раскрытию подлинных обстоятельств его убийства, что подвергли обыску дом графа Пико Мирандолы. Пико обратился к папе, протестуя против измышлений, способных опорочить доброе имя его дочери.

Тайна так и осталась неразгаданной, и преступник не предстал перед судом. Мы знаем, что, убивая герцога Гандийского, полный ненависти Джованни Сфорца метил не в него самого, а в его отца. Его целью было нанести папе Александру страшную незаживающую рану, и, хотя его месть свершилась не полностью, поскольку Джованни не мог открыто объявить о ней, он, по крайней мере, был уверен, что нанес ужасный удар дому Борджиа. Как и вся Италия, он слышал от людей, проходивших по мосту Сан-Анжело, как папа, увидев тело своего сына, выловленное из Тибра, ревел от горя будто раненый бык. Вопли его долетали от замка до моста. Джованни рассказали, как прежде красивый и полный энергии папа шел 19 числа того же месяца на заседание консистории. Он брел шаткой походкой почти парализованного человека, горестно повторяя сквозь рыдания: «Даже если бы мы имели семь папских престолов, мы отдали бы их, чтобы вернуть герцога к жизни».

Казалось, Джованни мог быть удовлетворен. Но нет. Не так-то легко было унять жгучую ненависть к тем, кто унизил его. Он ждал удобного случая, чтобы нанести новый удар. Такая возможность представилась год спустя, когда Чезаре Борджиа отказался от звания кардинала, поменяв его на светские должности и титул герцога Валентинуа. Именно тогда Джованни решил использовать смертоносное оружие клеветы. Он распустил слухи, будто именно Чезаре убил брата, побуждаемый честолюбием и другими мотивами, которые разделяли все члены семейства Борджиа.

Когда люди достигают таких высот, как Чезаре Борджиа, они неизбежно наживают врагов. Злобная клевета была принята за истину, несмотря на всю ее нелепость, и попала во все хроники. В течение четырехсот лет эта ложь присутствовала в исторических сочинениях, вызывая отвращение к самому имени Борджиа. Никогда еще возмездие не было таким жестоким и долговечным. И только сейчас, в двадцатом столетии, беспристрастные историки разоблачили фальшь этого обвинения.

Ночь побега. Бегство Казановы из Пьомби

Эта камера, куда лишь ненадолго проникал дневной свет, мало чем отличалась от собачьей конуры, а потолок в ней был таким низким, что рослый Казанова мог стоять там, только согнувшись. Теперь же его узилище было сравнительно просторным, воздух здесь был посвежее, и зарешеченное окно, из которого можно было видеть Лидо, давало достаточно света.

Тем не менее он был сильно огорчен этим переселением, поскольку приготовления к побегу из прежней камеры уже близились к концу. Единственным лучиком надежды в этом море безысходности было то, что он не лишился инструмента, который был надежно спрятан под обивкой кресла, переехавшего вместе с Казановой в его нынешнее обиталище. Этот инструмент он изготовил сам из дверного засова длиной около двадцати дюймов, который нашел в куче ненужных вещей в углу чердака, где раз в день разрешали немного размяться. Использовав в качестве точильного камня кусок черного мрамора, добытый там же, он превратил этот засов в подобие острого восьмигранного зубила или своеобразной пилки.

Это орудие осталось у него, но теперь, когда подозрения тюремщика Лоренцо усилились, и двое лучников ежедневно приходили простукивать пол и стены, воспользоваться им Казанова не мог. Правда, они не простукивали низкий потолок, до которого можно было дотянуться рукой. Но все равно, незаметно продолбить в нем дыру не было никакой возможности.

Вот почему Джакомо уже не чаял вырваться из тюрьмы, где он провел больше года без суда и даже без надежды, что суд состоится, и где, похоже, ему предстояло провести остаток своей жизни. Он даже не знал точно, почему его арестовали. Джакомо Казанове было известно лишь, что его считали смутьяном. Он «прославился» как распутник, игрок, был по уши в долгах. К тому же — это было уже серьезнее — его обвинили в колдовстве, а он действительно этим занимался, играя на легковерии простаков. Он объяснил инквизиторам святейшей республики, что магические книги, которые у него нашли — «Ключица Соломона», «Зекорбен» и другие, — он собирал всего лишь как забавные примеры человеческого суеверия. Однако инквизиторы не поверили ему, они воспринимали магию всерьез. Без каких бы то ни было объяснений его просто бросили в мерзкую крысиную нору, крытую свинцом, не оставили до тех пор, пока один благородный друг не добился для него милостивого разрешения на перевод в более сносное помещение.

Казанова был человеком с железными нервами и железным здоровьем, красивым какой-то особой, дерзкой красотой. Ему едва исполнился двадцать один год, но выглядел он старше, ибо приобрел на жизненном пути авантюриста столько опыта, сколько большинство людей не наберет и за полвека.

Позже, благодаря той же поддержке, которая помогла ему перебраться в другую камеру, он получил еще одну привилегию, ценимую им превыше всего: книги. Желая приобрести труды Маффаи, он упросил своего надзирателя купить их, хотя они и не входили в список разрешенных ему инквизиторами согласно венецианским обычаям. Этот список составлялся в соответствии с рангом сословия, к которому принадлежал узник. Но книги стоили недешево, и весь остаток от ежемесячных расходов становился собственностью тюремщика, поэтому Лоренцо, пусть и с неохотой, баловал Джакомо. Как-то он сказал, что этажом выше сидит узник, у которого много книг, и он, без сомнения, был бы рад обмениваться ими.

Согласившись на это предложение, Казанова вручил Лоренцо экземпляр «Рационариума» Пето и на следующее утро получил первый том Вольфа. Внутри он обнаружил листок, содержащий в шести строфах парафраз эпиграммы Сенеки «Calami tosus est animus futuri anxius» [13]. Он тут же понял, что нашел способ общения с тем, кто мог бы помочь ему совершить побег.

В ответ, будучи ученым плутом, (он получил духовное образование), Казанова тоже написал шесть строф. Не имея пера, он заострил длинный ноготь на мизинце, расщепил его и получил то, что хотел. Вместо чернил он использовал сок тутовых ягод. Помимо стихов он написал перечень имевшихся у него книг, которые мог бы предоставить своему собрату-узнику. Он спрятал исписанный листок в корешок кожаного переплета томика, а на титульном листе, чтобы обратить на это внимание адресата, написал единственное латинское слово: «Latet» [14] Наутро Джакомо отдал книгу Лоренцо, сказав, что уже прочитал ее, и попросил второй том.

Второй том пришел на следующий день, и в корешке его были длинное письмо, несколько листов бумаги, перья и карандаш. Писавший сообщал, что его зовут Марино Бальби, что он знатный человек и монах, провел в этой тюрьме четыре года и делит камеру с товарищем по несчастью, графом Андреа Аскино.

Так началась регулярная и обстоятельная переписка между заключенными, и вскоре Казанова, который никогда не полагался на авось, смог трезво оценить характер Бальби. Послания монаха обнаружили всю его чувствительность, глупость, неблагодарность и неосторожность.

«Вне стен тюрьмы, — пишет Казанова в своих мемуарах, — я бы не стал иметь никаких дел с таким человеком. Но в Пьомби мне приходилось извлекать пользу из всего, что было под рукой».