Марусина заимка

       - Положим, ничего не понял. С кем встретились?

       - А вот погодите... Гаврилыч, вылезай-ка сюда!

       Станционный писарь, внимательно следивший за разговором из-за перегородки, тотчас же вышел. Это был человек лет тридцати, в стоптанных валяных калошах, повязанный грязным шарфом; движения его не лишены были некоторой торжественности. Видно, что жизнь на станции и общение с "проезжающими господами" способствовали развитию в нем некоторых возвышенных наклонностей.

       - Это он верно вам говорит, - наклонился писарь ко мне, уставляясь в меня своими большими черными глазами, немного напоминавшими чахоточного. - Дело первой важности - большие можно тысячи приобрести...

       - Вот! - подчеркнул Чепурников, испытующе заглядывая мне в лицо.

       Я опять протер глаза. Этот шепот, важный вид говоривших, застывшие взгляды и загадочные слова казались мне просто продолжением какого-то бессвязного сна.

       - Да в чем наконец дело? - спросил я с досадой.

       - В черкесе-с... - И взгляд писаря стал еще многозначительнее. - Неужто про черкеса не слыхали? Лицо по всей Лене знаменитое.

       - Я здесь в первый раз.

       - Извините, не сообразил. Позвольте, я вам объясню. Этот черкес да еще с другим, товарищем по спиртовому делу, у нас первые... То есть, проще вам сказать, спиртоносы, на прииска запрещенным способом спирт доставляют и выменивают рабочим на золото. Отличные дела делают.

       - Ну-с?

       - Ну-с, больше ничего, что завтра этот черкес будет здесь...

       Он наклонился к моему уху.

       - Золото в Иркутск везет китайцам продавать... Ежели теперича сам бог нам его в руки дает - это значит божие благословение... Третья часть в нашу пользу, остальное в казну...

       - Понимаю... Но неужели он так беспечен, что прямо дастся вам в руки?

       - Какое дастся! Дьявол - не человек. Не первый раз уже... Летит сломя голову, ямщикам на водку по рублю! Валяй! Лишь бы сзади казаки да исправник не пронюхали да не нагнали. А у нас народ на станках робкий... Да и на кого ни доведись - страшно: с голыми руками не приступишься. Ну а теперь все-таки люди военные. Можно его и взять.

       - Ежели нам удастся, и вы счастливы будете, господин! - сказал Чепурников, у которого загорелись глаза. - Тысячи и на ваш фарт не пожалею.

       - Да уж только бы пофартило, - все так же поучительно прибавил писарь, - а уж дуванить-то будет чего.

       - Я думаю, казенного проценту за поимку тысяч тридцать. А лошадей все равно свободных нету, - наивно схитрил Чепурников, взглянув на писаря.

       - Ну, как знаете. Мне никаких денег не нужно, а ночевать я согласен с величайшим удовольствием.

       - Берите, не отказывайтесь. Мы вас обижать не согласны.

       Я вышел из-за стола и стал укладываться на диване. Перспектива провести целую ночь в теплой комнате под благословляющею десницей почтенного старца была так соблазнительна, что в моей отяжелевшей голове не было других мыслей... Чепурников с писарем удалились за перегородку и продолжали там свою беседу о предстоящей кампании.

       - Верно ты знаешь, что завтра?

       - Да уж верно тебе говорю. Болдин сказывал. Выпили мы тут с ним, он и проговорился... Они меня не боятся, потому я и сам в прежние времена, признаться сказать...

       - А трудно... - слышалось через минуту.

       - Трудно. Храбрость имеет большую. Черкес настоящий, молодчина!

       - Отчаянный?

       - Да уж без засады не взять.

       - А как ничего нету?

       - Чудак! Ведь уж мне тогда здесь не житье - неужто стану рисковать.

       Я заснул. Мне казалось, что я забылся только на мгновение, но, очевидно, прошло довольно много времени. На станции было тихо, на столе стоял самовар и чайные приборы. Очевидно, мои спутники успели напиться чаю и улеглись спать. Свеча была погашена, и только железная печка освещала комнату вспышками пламени.

       - Гаврилов! - послышался вдруг тихий оклик Чепурникова. - Не спите?

       - Не сплю.

       - А знаете, я ведь рассчитал.

       - Ну?

       - Тридцать две тысячи восемьсот сорок рублей пятьдесят копеек.

       - Н-да, - сказал Гаврилов из своего угла, - капитал хороший. Только бы бог помог.

       - Дай-то господи! Капитал отличный. Вот бы Марфа моя Степановна обрадовалась!

       - Н-да. Возымели бы мы с тобой хорошую копеечку...

       Сильным сопением Пушных напомнил собеседникам о своем существовании.

       - Ишь, сопит свинья! - с презрением сказал Чепурников. - А ведь и ему придется дать.

       И через полминуты он добавил с закипающею досадой:

       - Спрашивается: с какой стати?

       Опять тишина.

       - Гаврилов, а Гаврилов!

       - Что?

       - А вы верно знаете, сколько с ним золота?

       - Верно. По этому самому расчету они уж и раздуванили в тайге. Черкес с Мандрыковым за себя весь песок взяли!

       - Гм... Жалко!

       - Что тебе жалко?

       - Маловато выходит.

       - Что так?

       - Да так, не хватает мне мало-мало по моим расчетам. Еще бы мне тысячки хоть три, я бы на Горе у вдовы у Мятусовой домик купил. Славный домик, с огородом и с мензелинчиком. А теперь придется у Степанова купить. Тоже домик ничего, а нет того виду... Тот на господскую ногу... Я ведь службу-то брошу...

       - Бросишь?

       - Ну ее! С капиталом какая надобность? Теперь я перед каждым офицером тянусь, а тогда он у меня, офицер, на чашку кофею будет зван. Так ай нет?

       - Пустое! - сказал писарь решительно.

       - Как пустое?

       - Так, суета, честолюбие одно, - подтвердил Гаврилов философски. - Думаешь, хорошо: станешь ты по этой причине форсить, нос кверху драть? Нет, брат, хорошего тут мало...

       Я насторожил уши. Писарь говорил тихо, и голос у него мне показался чрезвычайно приятным. Я устал от холодного, угрюмого пути и от этих жестких, наивно-грабительских разговоров. Мне показалось, что я наконец услышу человеческое слово. Мне вспомнились большие глаза Гаврилова, и в их выражении теперь чудилась мне человеческая мечта о счастии...

       - Вот ты как разговариваешь, - сказал несколько озадаченный Чепурников. - Ну, а ты что станешь делать?

       - Я?.. Мне бы привел господь, я бы женился.

       - А ты разве неженатый?

       Гаврилов сделал на своей постели нетерпеливое движение.

       - Ты знаешь ли, - спросил он резко, - почем в нашей стороне пул хлеба?

       - Пожалуй, не рупь ли с полтиной...

       - То-то. Так неужто же при наших достатках жениться?

       - А ты бы другого места поискал.

       - Бывал и в других местах. Не фартит. На приисках служил и спирт нашивал... Только и нажил что ломоту в ногах. Нет, по нашему месту надо совсем бессовестному человеку быть, тогда станешь богат...

       - А невеста есть?

       Гаврилов молчал. Слабый огонек его цигарки как-то задумчиво вспыхивал и угасал за перегородкой. Писарь курил и мечтал.

       - Поглядываю тут на одну. Да что! Я беден, она и того беднее. Так и не говорил ей ни разу... Другое бы дело, кабы бог помог... Уехали бы мы с ней из этого гиблого места, зажили бы себе тихонько, свое бы дельце завели.

       - Какое бы ты дело стал заводить?

       - Я-то?

       - Да.

       Опять Гаврилов замолчал, как будто не решаясь посвятить Чепурникова во святая святых своих мечтаний.

       - Кабак в своем месте открыл бы, - сказал он. - Чего лучше? Спокой!.. А народ у нас к вину наваженный...

    III

       Огонь в печке угасал. Как это часто случается после сильной усталости, я спал плохо. Забываясь вполовину, я терял минутами сознание времени, но вместе с тем ясно слышал порывы ветра, налетавшего с ленской стороны, слышал, как он шипит снаружи у стен и сыплет снегом в окна.