Суд королевской скамьи

— Да. Едва оказавшись в Ядвиге, националисты начали сплачиваться. Мы организовывали побеги. Мы поддерживали контакты с национальным подпольем в Варшаве и по всей Польше. Мы занимали ключевые посты в больнице, на радиозаводе, в администрации, что позволяло нам добывать продукты и лекарства. Мы собрали собственный радиоприемник.

— Сотрудничали ли вы с коммунистическим подпольем?

— Мы знали, что коммунисты планируют захватить власть в Польше после войны, и много раз они передавали наших товарищей в руки СС. Мы должны были быть очень осторожны с ними. Тесслар был членом коммунистического подполья.

— Чего еще вам удалось достичь в подпольной деятельности?

— Мы старались улучшить условия содержания, добывая пищу, лекарства, следя за санитарным состоянием бараков. В основном в силу того, что на заводах вне пределов лагеря работало больше двадцати тысяч заключенных, и им удавалось похищать и приносить в лагерь то, что было нам необходимо. Так мы получили вакцину, которая предотвратила в лагере эпидемию тифа.

— Можете ли вы предположить, что таким образом вы спасли многие жизни?

— Да.

— Тысячи?

— Не могу определить.

— Кстати, сэр Адам. Вы упоминали, что у вас был радиоприемник для связи с внешним миром. Где вы его прятали?

— В моем хирургическом отделении в двадцатом бараке.

— Хм-м-м, — пробормотал Хайсмит. — Как складывался ваш день в Ядвиге? — продолжил он.

— Я работал двадцать четыре часа в день, семь дней в неделю. После обычного приема пациентов, которых нам присылали эсэсовцы, мы продолжали работать в хирургической и в палатах. Время от времени мне удавалось соснуть часок-другой.

Абрахам наблюдал за реакцией суда, перед которым сэр Роберт и Адам Кельно выкладывали горы примеров возвышенного героизма, отваги и самопожертвования. Он посмотрел на О'Коннора, углубившегося в бумаги, на Баннистера, который сидел расслабившись, отмечая каждую интонацию свидетеля. Рядом с ними лихорадочно вела записи секретарша Александера Шейла Лем. За соседним столиком постоянно сменялись стенографисты. Специальные места в рядах прессы были отведены судебным репортерам «Таймса», которые все имели юридическое образование. Их почти зажимали в угол иностранные журналисты, прибывающие в зал суда.

— Мы остановились на том, как вы лично давали обезболивающие препараты в операционной, — повторил сэр Роберт, возвращая присутствующих к начатой теме. — Выражали ли вы какого-либо рода гордость скоростью, с которой вы проводили операции?

— Нет. Но в Ядвиге приходилось так много оперировать, что я заставлял себя работать с предельной быстротой, которая тем не менее никогда не угрожала здоровью пациентов.

— Мыли ли вы руки перед операцией?

— Конечно.

— И заботились, чтобы ваши пациенты были аккуратно выбриты?

— Боже мой, да конечно.

— В случаях овариэктомии, которая проводилась по приказам Восса, к какому хирургическому методу предпочитали вы прибегать?

— Ну, после того, как спинномозговая инъекция начинала оказывать свое действие, пациента снимали с каталки и привязывали к операционному столу.

— Привязывали? Силой?

— Для его собственной безопасности.

— Привязываете ли вы и сегодня в Лондоне своих пациентов?

— Да. Это обычная процедура.

— Прошу вас, продолжайте, доктор Кельно.

— Затем операционный стол необходимо было наклонить.

— Насколько? Больше, чем на тридцать градусов?

— Не думаю. Когда приходится проводить Такую операцию на нижней части тела, то, наклоняя операционный стол, вы обеспечиваете западение кишечника и хирург получает возможность оперировать, не опасаясь поранить его. Я предпочитал делать надрез на брюшной полости, хирургическими щипцами приподнимал матку; вводил их между трубами и яичниками, после чего и извлекал яичники.

— Что вы делали с изъятыми яичниками?

— Ну, не мог же я держать их в руке. Обычно я клал их на лоток или в какой-нибудь другой сосуд, который держал ассистент. После изъятия яичников оставался обрубок, или культя. Она зашивалась, чтобы предупредить кровотечение.

— Этот обрубок, или культя, всегда зашивалась?

— Да, всегда.

— Сколько времени обычно занимала такая операция?

— При нормальных условиях от пятнадцати до двадцати минут.

— И все они проводились стерильными инструментами?

— Естественно.

— И вы надевали резиновые перчатки?

— Я предпочитал поверх них натягивать стерильные хлопчатобумажные. У каждого хирурга есть свои привычки.

— Можете ли вы сообщить милорду и присяжным, имели ли возможность пациенты, которые находились в полубессознательном состоянии, наблюдать за вашими действиями?

— Нет. Мы помещали перед их глазами экран из стерилизованной простынки, так что пациент ничего не видел.

— Ради Бога, зачем вам это было надо?

— Чтобы предотвратить возможность попадания инфекции в открытую рану, если пациент чихнет или кашлянет.

— Значит, пациент ничего не видел и не чувствовал. Но, может быть, он был в крайне подавленном состоянии?

— Видите ли, сэр Роберт, никто не испытывает удовольствия на операционном столе, но они не чувствовали того, что вы называете «крайне подавленным состоянием»

— И если даже все эти операции проводились в Ядвигском концентрационном лагере, считаете ли вы, что вам удавалось соблюдать все требования, предъявляемые к нормальной хирургической процедуре?

— Нередко нам приходилось очень трудно, но хирургия всегда была на достаточно высоком уровне.

После перерыва на ленч сэр Роберт Хайсмит заставил Адама Кельно изложить детали первой встречи с Марком Тессларом в те времена, когда оба были студентами в Варшаве.

Снова они встретились в Ядвиге, где Тесслар, как утверждал Кельно, продолжал оперировать проституток, обслуживающих эсэсовцев, и позже сотрудничал с немцами в ходе экспериментов.

— Пользовал ли доктор Тесслар каких-то пациентов или наблюдал за ними в медицинском блоке?

— Он жил в третьем бараке, где у него была своя отдельная комната.

— Отдельная комната, вы говорите. Не как у вас, делившего помещение с шестьюдесятью другими людьми.

— В третьем бараке содержались многие из жертв экспериментов. Тесслар мог ухаживать за ними. Я не знаю. Я старался избегать его, а когда нам доводилось встречаться, я пытался свести общение к минимуму.

— Вы когда-нибудь хвастались ему, что провели тысячи экспериментальных операций без обезболивания?

— Нет, хотя я был горд моими достижениями как хирург и мог, конечно, упомянуть, что сделал в Ядвиге тысячи операций.

— Операций по всем правилам.

— Да, по всем правилам. Но мои слова подверглись искажению. Я предупреждал Тесслара, что за свои поступки ему придется отвечать. Он понесет ответственность за свои преступления. Этими словами я, можно сказать, подписал себе смертный приговор. Когда, вернувшись в Варшаву, я обнаружил его там, он, чтобы скрыть свои преступления, выдвинул обвинения против меня, и мне пришлось бежать.

— Сэр Адам, — прервал его судья. — Я вынужден кое-что посоветовать вам. Попытайтесь лишь отвечать на вопросы сэра Роберта, отказавшись от мысли снабжать нас дополнительной информацией.

— Да, милорд.

— Как долго вы оставались в Ядвиге?

— До начала 1944 года.

— Можете ли вы сообщить милорду и коллегии присяжных, при каких обстоятельствах вам довелось покинуть концентрационный лагерь?

— Восс покинул Ядвигу, чтобы открыть частную клинику для жен высшего состава немецкого военно-морского флота в Ростоке на Балтике, и взял меня с собой.

— Как заключенного?

— Как заключенного. Мне приходилось исполнять роль собаки, следующей за Воссом.

— Как долго вы были в Ростоке?

— До января 1945 года, когда Восс эвакуировался в центральную часть Германии. Меня он с собой не взял. Немцы были в страшном смятении. Я продолжал оставаться в районе, который заполнили массы рабов и заключенных, почувствовавших грядущую свободу. В апреле появилась русская армия. Сначала многие из нас попали в лагерь из-за отсутствия документов, но затем я был освобожден и направился в Варшаву. Я прибыл в нее на пасху сорок пятого года, и тут же донеслись слухи, что против меня выдвинуто обвинение. Национальное подполье еще действовало, и мне удалось получить документы, что я работаю в бригаде по разборке развалин. Я скрылся в Италию, где сразу же вступил в ряды «Свободной Польши».