Овод (с иллюстрациями)

– Вы здесь, Джим! – сказал Артур, подойдя к ней, когда ломбардца отозвали в другой конец комнаты.

Джим – было её детское прозвище, уменьшительное, от редкого имени Джиннифер, данного ей при крещении. Школьные подруги-итальянки звали её Джеммой.

Она удивлённо подняла голову;

– Артур! А я и не знала, что вы входите в организацию.

– И я никак не ожидал встретить вас здесь, Джим! С каких пор вы…

– Да нет, – поспешно заговорила она. – Я ещё не состою в организации. Мне только удалось выполнить два-три маленьких поручения. Я познакомилась с Бини. Вы знаете Карло Бини?

– Да, конечно.

Бини был руководителем ливорнской группы, и его знала вся «Молодая Италия».

– Так вот, Бини завёл со мной разговор об этих делах. Я попросила его взять меня с собой на одно из студенческих собраний. Потом он написал мне во Флоренцию… Вы знаете, что я была на рождество во Флоренции?

– Нет, мне теперь редко пишут из дому.

– Да, понимаю… Так вот, я уехала погостить к Райтам. (Райты были её школьные подруги, переехавшие во Флоренцию.) Тогда Бини написал мне, чтобы я по пути домой заехала в Пизу и пришла сюда… Ну, сейчас начнут…

В докладе говорилось об идеальной республике и о том, что молодёжь обязана готовить себя к ней. Мысли докладчика были несколько туманны, но Артур слушал его с благоговейным восторгом. В этот период своей жизни он принимал все на веру и впитывал новые нравственные идеалы, не задумываясь над ними.

Когда доклад и последовавшие за ним продолжительные прения кончились и студенты стали расходиться, Артур подошёл к Джемме, которая всё ещё сидела в углу.

– Я провожу вас, Джим. Где вы остановились?

– У Марьетты.

– У старой экономки вашего отца?

– Да, она живёт довольно далеко отсюда.

Некоторое время они шли молча. Потом Артур вдруг спросил:

– Сколько вам лет? Семнадцать?

– Минуло семнадцать в октябре.

– Я всегда знал, что вы, когда вырастете, не станете, как другие девушки, увлекаться балами и тому подобной чепухой. Джим, дорогая, я так часто думал, будете ли вы в наших рядах!

– То же самое я думала о вас.

– Вы говорили, что Бини давал вам какие-то поручения. А я даже не знал, что вы с ним знакомы.

– Я делала это не для Бини, а для другого.

– Для кого?

– Для того, кто разговаривал со мной сегодня, – для Боллы.

– Вы его хорошо знаете?

В голосе Артура прозвучали ревнивые нотки. Ему был неприятен этот человек. Они соперничали в одном деле, которое комитет «Молодой Италии» в конце концов доверил Болле, считая Артура слишком молодым и неопытным.

– Я знаю его довольно хорошо. Он мне очень нравится. Он жил в Ливорно.

– Знаю… Он уехал туда в ноябре.

– Да, в это время там ждали прибытия пароходов [20]. Как вы думаете, Артур, не надёжнее ли ваш дом для такого рода дел? Никому и в голову не придёт подозревать семейство богатых судовладельцев. Кроме того, вы всех знаете в доках.

– Тише! Не так громко, дорогая! Значит, литература, присланная из Марселя, хранилась у вас?

– Только один день… Но, может быть, мне не следовало говорить вам об этом?

– Почему? Вы ведь знаете, что я член организации. Джемма, дорогая, как я был бы счастлив, если б к нам присоединились вы и… padre!

– Ваш padre? Разве он…

– Нет, убеждения у него иные. Но мне думалось иногда… Я надеялся…

– Артур, но ведь он священник!

– Так что же? В нашей организации есть и священники. Двое из них пишут в газете [21]. Да и что тут такого? Ведь назначение духовенства – вести мир к высшим идеалам и целям, а разве не к этому мы стремимся? В конце концов это скорее вопрос религии и морали, чем политики. Ведь если люди готовы стать свободными и сознательными гражданами, никто не сможет удержать их в рабстве.

Джемма нахмурилась:

– Мне кажется, Артур, что у вас тут немножко хромает логика. Священник проповедует религиозную догму. Я не вижу, что в этом общего со стремлением освободиться от австрийцев.

– Священник – проповедник христианства, а Христос был величайшим революционером.

– Знаете, я говорила о священниках с моим отцом, и он…

– Джемма, ваш отец протестант.

После минутного молчания она смело взглянула ему в глаза;

– Давайте лучше прекратим этот разговор. Вы всегда становитесь нетерпимы, как только речь заходит о протестантах.

– Вовсе нет. Нетерпимость проявляют обычно протестанты, когда говорят о католиках.

– Я думаю иначе. Однако мы уже слишком много спорили об этом, не стоит начинать снова… Как вам понравилась сегодняшняя лекция?

– Очень понравилась, особенно последняя часть. Как хорошо, что он так решительно говорил о необходимости жить согласно идеалам республики, а не только мечтать о ней! Это соответствует учению Христа: «Царство божие внутри нас».

– А мне как раз не понравилась эта часть. Он так много говорил о том, что мы должны думать, чувствовать, какими должны быть, но не указал никаких практических путей, не говорил о том, что мы должны делать.

– Наступит время, и у нас будет достаточно дела. Нужно терпение. Великие перевороты не совершаются в один день.

– Чем сложнее задача, тем больше оснований сейчас же приступить к ней. Вы говорите, что нужно подготовить себя к свободе. Но кто был лучше подготовлен к ней, как не ваша мать? Разве не ангельская была у неё душа? А к чему привела вся доброта? Она была рабой до последнего дня своей жизни. Сколько придирок, сколько оскорблений она вынесла от вашего брата Джеймса и его жены! Не будь у неё такого мягкого сердца и такого терпения, ей бы легче жилось, с ней не посмели бы плохо обращаться. Так и с Италией: тем, кто поднимается на защиту своих интересов, вовсе не нужно терпение.

– Джим, дорогая, Италия была бы уже свободна, если бы гнев и страсть могли её спасти. Не ненависть нужна ей, а любовь.

Кровь прилила к его лицу и вновь отхлынула, когда он произнёс последнее слово. Джемма не заметила этого – она смотрела прямо перед собой. Её брови были сдвинуты, губы крепко сжаты.

– Вам кажется, что я неправа, Артур, – сказала она после небольшой паузы. – Нет, правда на моей стороне. И когда-нибудь вы поймёте это… Вот и дом Марьетты. Зайдёте, может быть?

– Нет, уже поздно. Покойной ночи, дорогая!

Он стоял возле двери, крепко сжимая её руку в своих.

– «Во имя бога и народа…»

И Джемма медленно, торжественно досказала девиз:

– «…ныне и во веки веков».

Потом отняла свою руку и вбежала в дом. Когда дверь за ней захлопнулась, он нагнулся и поднял кипарисовую веточку, упавшую с её груди.

Глава IV

Артур вернулся домой словно на крыльях. Он был счастлив, безоблачно счастлив. На собрании намекали на подготовку к вооружённому восстанию. Джемма была теперь его товарищем, и он любил её. Они вместе будут работать, а может быть, даже вместе умрут в борьбе за грядущую республику. Вот она, весенняя пора их надежд! Padre увидит это и поверит в их дело.

Впрочем, на другой день Артур проснулся в более спокойном настроении. Он вспомнил, что Джемма собирается ехать в Ливорно, a padre – в Рим.

Январь, февраль, март – три долгих месяца до пасхи! Чего доброго, Джемма, вернувшись к своим, подпадёт под протестантское влияние (на языке Артура слово «протестант» и «филистер» [22] были тождественны по смыслу). Нет, Джемма никогда не будет флиртовать, кокетничать и охотиться за туристами и лысыми судовладельцами, как другие английские девушки в Ливорно: Джемма совсем другая. Но она, вероятно, очень несчастна. Такая молодая, без друзей, и как ей, должно быть, одиноко среди всей этой чопорной публики… О, если бы его мать была жива!

Вечером он зашёл в семинарию и застал Монтанелли за беседой с новым ректором. Вид у него был усталый, недовольный. Увидев Артура, padre не только не обрадовался, как обычно, но ещё более помрачнел.