Неизвестный солдат

— Наверняка можно будет искупаться, — прошептал один из легковерных своему соседу, но тот уже потерял всякую надежду на то, что в армии могут быть приятные сюрпризы, и ограничился кривой усмешкой.

Коскела остановил свой взвод у барака. Некоторое время он постоял, словно размышляя, с чего начать. Отдавать приказания ему вообще было трудно и, кроме того, нелегко было сформулировать приказ; ему стыдно было изъясняться неестественным армейским командным стилем, когда дело ясное.

— Так. Унтер-офицеры! Вам нужно теперь позаботиться вот о чем. Батальон перебрасывается на машинах в другое место, и поэтому все лишнее нужно сдать. Одежда только та, что на себе, в вещмешок положить смену белья, портянки и шинель. Возьмите хлебную сумку, котелок, ложку. И конечно, оружие. Остальное — на склад. Постарайтесь сделать все быстро. Я приду, как только разберусь со своим хозяйством.

В ситуации ощущалось нечто столь исключительное, что командир первого отделения рискнул задать вопрос, который, по сути, к делу не относился. Полученное задание никоим образом не предполагало знания того, для чего его надлежало выполнять. Однако младший сержант Хиетанен решился, позволив себе фамильярно-доверительный тон:

— И куда же мы отсюда двинемся? Уж не в ад ли?

Коскела бросил взгляд на горизонт и ответил:

— Не знаю, что и сказать. Таков уж приказ. Ну, я пошел. Поторапливайтесь.

Только-то всего и узнали эти люди о своей судьбе.

К немногому сводилась поэтому их ответственность, но воодушевление тем не менее росло. Случалось даже, что солдаты сами спрашивали командиров отделений, что им надо делать. Хиетанен сообразил оставить на столе в бараке перечень того снаряжения, которое надлежало взять с собой, и это здорово прояснило дело. Этот младший сержант из Юго-Западной Финляндии был старшим после Коскелы во взводе, и его зычный голос перекрывал все остальные, когда он на своем родном диалекте, укорачивая слова, руководил всеми приготовлениями. Это был жизнерадостный по натуре, крепкого телосложения парень, которому удалось завоевать кое-какой авторитет во взводе — главным образом благодаря своей физической силе.

Кто-то радовался:

— Ребята говорят, будто ординарец рассказал, что батальонный писарь говорил: нас направят в гарнизон Йоэнсу.

Хиетанен хорошо знал, как время от времени возникают эти порождаемые надеждой слухи, и проговорил насмешливо:

— А я вот слышал от батальонных обозных, что мы попадем в гарнизон Хельсинки. И все старые шмотки сменят на новые. И каждому дадут галифе. Так-то вот. И всегда-то я про всякое такое слышу.

Командир второго отделения, младший сержант Лахтинен стоял на коленях на полу и завязывал тесемки вещмешка. Этот крупный парень из северного Хяме в своих убеждениях явно ориентировался на коммунизм. Оторвавшись от вещмешка, он сказал:

— Вот увидите, ребята, теперь-то и начнется заварушка. Вначале двинется этот бродяга из Германии, за ним и наши потащатся. Думаю, он разинул рот так, что теперь уж и сомневаться-то не приходится.

Он оглянулся вокруг с озабоченным видом, скривил губы в жесткой усмешке и продолжил:

— Поживем — увидим, что будет. Думаю, у этой страны достаточно боеприпасов. И мин на дорогах, ребята.

— Там и Катюша для меня найдется! — проговорил солдат Рахикайнен, шалопай и сачок из Северной Карелии.

— Не, ребя, я знаю. Мы пойдем на границу строить укрепления. Господа боятся, что Россия придет сюда, если они начнут воевать заодно с Германией.

Это было мнение Хиетанена, но Лахтинен не согласился с ним и продолжал бубнить свое:

— А чего ей здесь делать? Насколько я знаю, она ни на кого не нападала. А вот фрицы здесь уже есть.

— Проездом в отпуск.

— Отпускники! — Интонация Лахтинена заключала в себе бесконечно много гневного презрения. Но из-за этого и поднялся шум.

— Отпускники не хуже тех, что на курорте в Ханко. Арендаторы. Или в Выборге. И нечего тут объяснять.

Безнадежное это было дело, и «поживем — увидим» Лахтинена потонуло в общем гвалте. Не то чтобы данный вопрос был для них жизненно важным, но, пожалуй, гвалт этот продолжался бы и дальше, если бы Хиетанен не рявкнул громовым голосом:

— Внимание!

В барак вошел капитан.

— Продолжайте, продолжайте! Так-так. Уже все собрались. — Капитан проворно передвигался по бараку, проверяя снаряжение солдат и продолжая одновременно говорить: — Разорванное обмундирование заменить на новое. Если у вас есть что-нибудь из штатского — в пакет его и сверху — домашний адрес. Унтер-офицер интендантской службы примет все и позаботится о дальнейшем. Все лишнее барахло, например ненужные блокноты для писем и тому подобное, — прочь. Знаете ли вы, ребята, что написано на поясном ремне у скаутов? Будь готов. Будь готов.

— Господин капитан! Ну как же так без блокнотов? Девчонки, они ведь не уступят, если соловьем не заливаться о любви.

Слова Рахикайнена вызвали сдержанный смешок: они обрели дополнительный вес оттого, что их осмелились сказать капитану. Каарна сухо улыбнулся уголками рта и проговорил:

— Нет, вы послушайте! Послушайте, что этот человек говорит. Не уступят! О-хо-хо… Девчонка уступит, если в мать пойдет, а уж если в отца, то и сама попросит. Покажите-ка… Сапоги поменять на новые. Они не выдержат переходов. Вот как. Вот в чем дело. Вот оно как, значит, о любви поболтать надо. Карандашом, значит, этот парень девчонкам головы кружит… Значит, говоришь, карандашом… Хиетанен, унтер-офицеры используют свое знакомство с оружейником и выбирают плохие ружья, чтобы не надо было их аккуратно чистить. Старые трюки. Но если такие ружья во взводе есть, их следует сейчас же сменить на новые. Ясно? Так-так. Карандашом, говоришь. Хм, хм… Тай-ра-ра… Тай-ра-ра, — он что-то замурлыкал себе под нос, однако острые глаза капитана все это время изучали снаряжение солдат. Напевание и разговор с самим собой обычно помогали капитану излить избыток энергии.

Командир первого отделения, младший сержант Лех-то вдруг спросил, даже не встав по стойке «смирно»:

— Господин капитан! Я вот не скаут и не знаю, к чему нам надо быть готовым. Ведь не к войне же?

Но капитан продолжал в своем обычном стиле:

— Не-ет. Не так это вдруг на войну идут. Война далеко. Аж на Балканах.

— Господин капитан! Она теперь ох как быстро шагает. Ведь война-то молниеносная.

Капитан посмотрел на Рахикайнена и засмеялся:

— Ну, что уж тогда. Придется воевать, только и всего.

— Повоюем, повоюем. И уж если начнем, далеко пойдем.

Солдат Сало, из Центральной Эстерботнии, пожелал, чтобы и его голос услышали:

— Вот так-то, так-то.

На лице капитана промелькнуло, однако, брезгливое выражение, видно, льстивое усердие Сало показалось ему противным, и он продолжал деловым тоном, обращаясь к Лехто:

— Кстати, похоже, что Лехто остался без кофе по случаю переезда.

— Мне это без разницы, — сухо ответил Лехто.

Дело заключалось в том, что Лехто получил от капитана ответственное поручение: помочь семье во время переезда в городе на другую квартиру, и, так как хозяйка в связи с переездом не могла предложить ему кофе, Лехто должен был получить его как-нибудь потом. Этот младший сержант родом из-под Тампере сделался любимцем капитана при весьма странных обстоятельствах, а именно благодаря опозданию из отпуска. Еще маленьким мальчиком Лехто остался без родителей и рос сам себе голова. В нем было что-то мрачное и злое, чего другие не могли объяснить, но что инстинктивно ощущали. Он казался старше своих ровесников. Неприветливый, жесткий нрав его никогда не обнаруживал ни малейшей слабинки, и если он попадал в излишне чувствительную компанию, это совершенно очевидно раздражало его. Отечество, вера, домашний очаг, славная финская армия И всякого рода «одухотворенность» вызывали у него мгновенное осуждение:

— Перестаньте молоть чепуху! Важно, кто за это платит!

На гражданке он был помощником шофера, вот все, что было о нем известно, и больше ничего нельзя было вытянуть из него о прошлой жизни. В походах или во время тяжелейшей муштровки он никогда не уставал. Только лицо его словно каменело от напряжения, и тонкогубый рот застывал в злой гримасе.