Гонец

Проверив копье, притороченное к луке седла острием вверх, он на всякий случай проверил и саблю — не заклинило ли? Нет. Она легко выскользнула из ножен. Он вновь вложил ее. Подстегнул коня. Но вместо того чтобы ускорить шаги, Акбас ткнулся головой во что-то твердое и стал. Кенже вздрогнул от неожиданности, рука машинально схватилась за копье.

— Тс-с… — почти у самого уха услышал он голос Сеита. — Теперь мы должны двигаться бесшумно, как лисы. Слезай с коня и иди вслед за мной. Держи Акбаса за морду, чтобы не заржал не ко времени. Если что случится, не молчи, говори громче, кричи! Так надо. Если свои, то поймут, что мы казахи; если джунгары, то все равно прикончат. Ни лук, ни сабля сейчас не помогут…

Напряженно вслушиваясь в равномерный шум дождя, рукой сжав поводья у самого кольца удил, а правой ладонью прижав морду Акбаса, Кенже осторожно шагал вслед за Сеитом. То ли тьма начала таять, то ли взгляд от напряжения стал острее, но он уже мог различать во мраке коня Сеита, шагавшего впереди…

Не успели они пройти и двадцати шагов, как вдруг Акбас вырвался из рук и отпрянул в сторону. В ту же секунду что-то мокрое, тяжелое навалилось на Кенже. Ему скрутили руки. Где-то впереди во всю мочь заорал Сеит и торопливо начал выражаться самыми непристойными словами.

— Тише ты, старый вол! А не то размозжу твой череп! — прогремел чей-то голос.

— А, наконец-то и ты заговорил, плешивый мерин. Ты что, по-казахски не понимаешь?! Своих не признаешь? Прячетесь тут, как зайцы, и на нас силу меряете, а джунгар боитесь?! — кричал Сеит.

— Да перестань ты скрипеть, как немазанная арба!

— Не тащи, не тащи меня, дубина! Я сам пойду, — не унимался Сеит. — Сынок, сынок, Кенже, где ты? Пусть только эти ночные громилы попробуют искалечить тебя, я им покажу!

Кенже молчал. Руки его были связаны. Оружие отнято. Шлем слетел с головы.

— Ведите их к огню. Посмотрим, что это за гости! — крикнул кто-то из темноты.

Их потащили наверх. Кенже споткнулся о камень, ушиб колено. Идти по камням в такой дождь, да еще в такой темноте со связанными руками было трудно. Сеит то и дело спотыкался. Наконец они попали в узкую расщелину. Свет костра больно ударил по глазам.

Они оказались под огромной скалой. Было сухо и тепло. Часть скалы нависала сверху, как гигантский козырек, защищая от ветра и дождя. Сама природа создала каменную палату, в которой свободно могла разместиться сотня жигитов.

В дальнем углу, подложив под головы седла, не снимая одежд, спали сарбазы. Колчаны со стрелами, щиты, луки, пики и несколько самодельных мултуков прислонены к стене.

В центре — очаг. На толстой железной треноге громоздился огромный казан, наполненный мясом. Горели сухие корневища, разбрасывая раскаленные угольки. Возле входа лежала шкура коня, в которую были завернуты остатки мяса. Справа от огня на двух плоских валунах и возле них, подстелив под себя кто кошму, кто коврик, сидели и полулежали люди.

На самом почетном месте, облокотившись о кожаный щит, обитый железными пластинками, устроился худощавый мужчина лет пятидесяти. Лицо у него было такое же, как и у других, — обветренное, обожженное солнцем. Тонкий подбородок покрыт плотным слоем черной щетины. Глаза остры, взгляд спокоен и внимателен. Одежда хорошо подогнана. Из-под старого тонкого чекменя виднелась новая кольчуга.

Небрежно откинув саблю в дорогих ножнах, отнятую у сотника или тысячника джунгар, он устремил свой взгляд на вошедших.

Верзила, сопровождавший пленных, оттолкнул Кенже и вышел вперед.

— Вот, батыр, поймали. Шли под дождем, укрывшись темнотой, как волки овечьей шкурой, — сказал он хриплым басом, стряхивая воду со своего малахая.

— Сам ты волк! — буркнул Сеит.

— Что ты сказал?! — грозно обернулся верзила.

— Чем недоволен ночной гость? — перебил его чернобородый. — Развяжите им руки!

— И куда же вы в такую погоду? С какой вестью идете? — подал голос тот, что сидел справа от чернобородого. Взгляд его был холоден. Он в упор смотрел на Сеита.

Сеит медлил. Оглядев всех, он ответил:

— Мы посланцы нашего старейшины Маная. А вы кто будете? Предложили бы сесть. Обычай забыли.

— Кто он, твой Манай? Какого рода, из какого племени и с чем он послал вас, к кому?! — повысил голос чернобородый.

— А ты не знаешь Маная? Тогда кто ты сам?! Дай глоток сорпы, а потом делай со мной что хочешь! Только жигита моего не трогай! Он последний из пятерых сыновей Маная…

— Я тебя спрашиваю: кто твой Манай? Султан или бий? Впрочем, вы все одна свора — свора волков, продавших свое племя, свой народ. Может, вы посланы к джунгарам посредниками? Когда легка добыча, то рвут друг у друга куски, а когда враг посильнее, — готовы отдать в жертву не только друг друга, но и своих детей! С чем послан сын Маная к джунгарам? Говори, если не хочешь остаться навсегда под камнями этих гор!

— Правда твоя, незнакомец. Султанам нет дела до нас. Они спасают свои стада. Мы казахи из Тентекских гор, из рода болатши. Нас было десять аулов. Не осталось ни одного. Джут и джунгары доконали нас. Мы чтим Маная не за богатства — он беден, не за спесь — он друг каждому из нас, а за мудрость и за справедливость. Мы чтим его как отца. Он наш судья, он вожак наш. Сейчас он уходит все дальше от этих гор, чтоб спасти тех, кто остался в живых и кто еще верит ему. Он как пастух уводит остатки своего стада от стаи волков. Стоны раненых, плач детей несутся над нашими песками и степью. Враг впереди, враг сзади. Защиты нет. В пятикратном намазе Манай просит пощады у аллаха. Не себе, а людям своим. Он просит здоровья батырам казахов. И если ты тоже мнишь себя батыром, то скажи — где Малайсары? Манай послал нас к нему, как только узнал, что он хочет преградить дорогу джунгарам. Старый Манай хочет вернуть своих сирот в родные края, чтобы больше не покидать синих гор. Чтобы умереть или выжить в родных краях. Ибо сам создатель наш, аллах, свидетель — хоть и велика земля, но неправду говорят, что «у казахов родина там, где копыто коня оставило свой след». У каждого племени, у каждого рода есть свой уголок. Если он покидает его, то уподобляется бродячему псу. Не мешайте нам, если вы, как и мы, ищете убежища, чтобы спасти собственные шкуры. У нас нет ничего кроме коней, которых вы уже забрали… Отпустите нас, мы ищем батыра Малайсары…

— Чем ты докажешь правдивость своих слов? — спросил чернобородый.

— О аллах, как же я дожил до этого дня! Где это видано, чтоб я, Сеит, говорил неправду? Да пусть меч создателя покарает меня на этом месте, если я сказал хотя бы одно слово лжи, — возмутился Сеит. — Да видать, что ты не батыр, а трус, если боишься меня. Неужели среди твоих… — Сеит замешкался, не зная, как назвать этих обросших, страшных на вид людей. — Да неужели среди твоих разбойников не найдется ни одного человека, который не знал бы Маная? Не с неба же вы упали, свесив ноги, а вылезли из утробы матерей, что жили и живут в этих горах и знали и знают славных, справедливых людей этих гор. Или же вам все равно кого грабить и убивать? Нашествие джунгар развязало вам руки… — разошелся Сеит.

— Замолчи! Я заткну тебе глотку, седины тебя не спасут! — Молодой жигит, темный от гнева, выскочил из-за спины чернобородого и, схватив шестигранную камчу, бросился к Сеиту. Кенже прикрыл Сеита и вцепился в руку жигита, не дав нанести удара.

В мгновение ока поднялись еще трое, и двум пленникам не миновать беды, если бы не раздался грозный окрик:

— Назад! Назад, жигиты! Не с ними бой!

Верзила, сопровождавший пленных, отбросил Кенже и жигита, вцепившегося в него, в разные стороны и стал посередине. От шума проснулись и те, кто до сих пор спал.

— Спокойствие! — кричал чернобородый. — Он говорит правду, — указал он на Сеита. — Мы действительно достойны гнева всех старейшин наших, всего народа. Когда враг сидит на шее, не след обнажать мечи на друзей.

— Малайсары, и ты уйми свой гнев, — спокойно и властно прозвучал голос пожилого сарбаза, единственного человека сохранившего спокойствие в эту минуту. Он был скуласт и морщинист. Над левой бровью виднелся короткий косой шрам. На нем был простой чекмень охотника-горца, и у него не было оружия, кроме кривого ножа в кожаном чехле на поясе. Он сидел, подобрав ноги, обутые в старые саптама [15]. В руках он держал деревянную чашу с кумысом.