Топот бронзового коня

    - Познакомься, Лис. Это моя любимая Комито.

    Велисарий приложил к груди руку. Женщина одарила его ласковой улыбкой и произнесла:

    - О, какой красавчик! Аполлон златокудрый, да и только. Можно позавидовать Антонине. - И, повысив голос, громко позвала: - Нино, где ты там? Поскорее спускайся, гости уже приехали.

    Заскрипела деревянная винтовая лестница. Сын учителя разглядел вначале белые ступни в пробковых сандалиях, складки тоги, золотистый поясок, завязанный выше талии, лебединую шею, завитки смоляных волос за розовым ушком, чувственные пухлые губы, вроде бы надутые, острый нос, черные глаза с поволокой, дуги черных, сросшихся на переносье бровей… Наконец, поистине античная гурия оказалась пред ним - стройная, высокая, с дерзкими насмешливыми глазами за длиннющими тёмными ресницами. Говорила она чуть гортанно, низко:

    - Рада вас приветствовать, господа. Вы и есть тот самый загадочный славянин из Сердики?

    - Почему загадочный? - удивился Велисарий. - Я такой же, как все нормальные люди.

    - Э, не прибедняйтесь, милейший. Вы красивы, как олимпийские боги, и, держу пари, без одежды ещё прекраснее, чем в одежде!

    Все заулыбались.

    - Как зовут вас, бессмертный небожитель?

    - Велисарий, с вашего позволения.

    - Очень напоминает библейского Елизария. Зарик, Арик, нет?

    - Я бы предпочёл просто Лис. Так меня звала покойная маменька.

    Антонина на мгновение опечалилась:

    - Да, моя маменька тоже умерла. Мне тогда было только девять. И меня приютила тётя Комито, да хранит её Небо от напастей! Я ей век буду благодарна.

    - Хватит, хватит о грустном, - перебила Антонину хозяйка. - Сколько можно стоять в дверях? Соблаговолите пройти в комнаты. Там уже накрыто.

    Слуги поставили на столы принесённые угощения, господа легли на обеденные кушетки, женщины подавали яства и напитки, а затем, присев рядом со своими избранниками, потчевали их с руки и, конечно же, лакомились сами. Вскоре от выпитого вина разговор стал совсем бесстыдным, шуточки - солёными, а поступки - дерзкими. Вот уже Комито и Сита принялись целоваться и ласкать друг друга без зазрения совести, совершенно не обращая внимания ни на то и дело появлявшихся слуг, ни на Велисария с новой своей подружкой. Антонина потянула гостя за полу туники:

    - Лис, пойдём ко мне. Наверху спокойнее.

    Тот повиновался.

    Кровь пульсировала в висках, голова немного кружилась. Он подумал: с Македонией было много проще, всё происходило в темноте ночью, вроде само собой, без участия разума; а красавица Нино как-то напрягала его, несмотря на хмель, и заметно смущала.

    По скрипучим ступенькам поднялись наверх. Женщина прильнула к нему, обвила руками, крепко обняла и смачно поцеловала. Заглянула в глаза сочувственно:

    - Ты, никак, дрожишь? Что ли в первый раз?

    Сын учителя искренне признался:

    - Нет, не в первый, но в третий.

    Дама рассмеялась:

    - Это ничего, это пустяки. Ни о чём не думай. Я сама всё сделаю.

    И умелыми, ловкими движениями быстро его раздела. Велисарий стоял перед ней совершенно голый, красный от стыда и совсем беспомощный. Антонина сказала:

    - Ну, приляг, мой милый. Так. Спокойнее. Дайка привяжу кисти и ступни.

    - Для чего ещё? - усомнился юноша.

    - Скоро сам почувствуешь. Не пугайся, больно не будет.

    Вскоре он лежал, обездвиженный, только грудь вздымалась от частого дыхания и зрачки казались увеличенными вдвое.

    Нино поднялась, распустила волосы - и они широкой чёрной волной заструились по белой материи, расстегнула пряжку - и туника начала оседать. Ворот задержался на высокой крепкой груди, но не выдержал и опал, обнажив большие коричневые соски с вздыбленными шариками в центре. Ткань скользила дальше по талии, показала тёмную ямочку пупка, и, когда до лона оставался всего лишь какой-то миг, чаровница кокетливо повернулась к юноше спиной и явила разгорячённому взору Велисария смуглые сферы ягодиц, налитых, упругих. Он заглатывал воздух тяжело, весь отдавшись созерцанию этих прелестей. Между тем Антонина стала приплясывать нагая, двигаясь в странном восточном танце, с плавными, змееобразными извивами рук, талии и бёдер, то вставая на цыпочки, то вращая корпусом, то закидывая голову, выгибая шею. Чёрная полоска на женском месте, элегантно подбритом, узком, то и дело мелькала, появляясь и прячась, откровенно дразня. Наконец, Нино замерла, подняла руки вверх, и приятная дрожь прокатилась по всему её телу, заставляя вибрировать каждый бугорок, каждую овальность.

    Лис уже хрипел, а она не прикасалась к нему. Только прилегла чуть поодаль, чтобы он видел хорошо, и сама с собой начала играть: послюнявив пальчик, провела им по своим соскам, мяла их, оттягивала, щипала, издавая при этом сладострастные стоны; перешла затем к животу, бёдрам и другим заветным местам, возбуждая себя ритмично, даже исступлённо, начала действительно самопроизвольно подрагивать - низом живота, станом, ягодицами, вся заколыхалась, забилась, заходила ходуном на постели, выгибая шею и закатывая глаза, широко оскалившись. Извиваясь в путах, юноша взревел:

    - Не могу больше, Нино, не могу, развяжи меня!

    Но плутовка не подчинилась, а, легко поднявшись, оседлала его верхом и устроила бешеную скачку, будто бы хотела загнать до потери пульса. Оба задыхались, мокрые от пота, обезумевшие, бесстыдные. На лицо Антонины налипали волосы, и она, продолжая скачку, то склоняла голову, то откидывала назад. Наконец, вспыхнувшая в их глазах шаровая молния увеличилась, разрослась безмерно и разверзлась на тысячи сияющих искр, потрясая тела и души; постепенно начала гаснуть, гаснуть, уходить на нет и совсем исчезла, а в телах возникло изнеможение, расслабление и усталость…

    Женщина скатилась с любовника, развязала удерживавшие его тесёмки и прильнула с нежностью. Он её крепко обнял и прижал к себе, ласково шепнул:

    - Кисонька моя, это чудо, чудо, - и поцеловал.

    Улыбнувшись, она спросила:

    - Значит, не жалеешь?

    Он счастливо вздохнул:

    - Нет, конечно! Ты богиня любви, просто Афродита.

    - Ну, а ты просто Дионис. У тебя такие крепкие мышцы. Обожаю мускулистых мужчин.

    Молодой человек посмотрел лукаво:

    - Ну, и много их было у тебя, этих мускулистых?

    Сморщив носик, бестия ответила:

    - Ай, какая разница? Много, мало… Все они забыты. Все они не стоят одного твоего мизинца.

    - Правда? Не обманываешь меня?

    - Я вообще никогда не вру.

    Танцовщица легла на спину, подложила руки под голову и уставилась в потолок; Лис водил загрубевшей от мозолей ладонью по её шарикам-соскам. Произнёс негромко:

    - Расскажи о себе.

    Антонина дёрнулась:

    - Тоже мне, придумал! Ничего не сообщу интересного.

    - Расскажи, пожалуйста. Очень любопытно.

    Нино слегка помедлила, но потом всё же согласилась:

    - Ладно, слушай. Папа мой - сириец из Антиохии. Кто такой? Да возничий на ипподроме. До сих пор в бегах принимает участие. Может, ты и знаешь - старый Леонтий, нет? Ну, не важно. Мы с ним редко видимся. Мама из Ахайи - эллинка. Полюбила его, он её - в общем, понимаешь. Я и родилась. А потом он ушёл к другой. Мама умерла, а меня взяла тётя Комито. Вот и вся история.

    - Нет, а как же дети? У тебя же двое детей.

    - Ну и что, что дети? - женщина пожала плечами. - Залетала по глупости. И не успевала освобождаться.

    - Сколько им исполнилось?

    - Сыну - шесть, дочери - четыре.

    - О, уже большие.

    - Да, смышлёные крохи. Рассуждают почти как взрослые.

    - Кто же их отец?

    Антонина приподнялась на локте:

    - А не слишком ли много вопросов за один раз? Для чего тебе?

    - Просто ты мне нравишься. Знать хочу о тебе побольше.

    - Много будешь знать - скоро состаришься. - И она обвила его шею руками, звонко поцеловала в губы. - Ты мне тоже нравишься. Тёплый и большой. От тебя пахнет по-мужски. Я с ума схожу от подобных запахов.