Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

’’Собственно говоря, - пишет Крупская, - заниматься юридическими делами Владимир Ильич не имел права, как ссыльный, но тогда времена в Минусинском округе были либеральные. Никакого надзора фактически не было.”

Вот так он и жил, находясь на полном обеспечении ненавистного ему царского правительства, выписывая все необходимые русские и зарубежные издания, набираясь сил на лесных охотах и вырабатывая план свержения этого самого правительства. Отсюда, из Сибири, он шлет призывы к объединению социал-демократических организаций. Ему это необходимо для осуществления его целей. Из объединения должна, по его мысли, возникнуть партия. Небольшая, дисциплинированная, полностью ему подчиненная. Нечто вроде военной организации. В то время это было новостью. Ведь все существовавшие в России партии организационной строгостью не отличались. Многим такие вещи, как устав, были просто незнакомы, а членство было свободным и, в основном, выражалось в членских взносах. Ленин понял, что большая, пусть многочисленная партия, члены которой не связаны дисциплиной, куда менее эффективна, чем компактная, но дисциплинированная организация. За три с половиной века до него к той же мысли пришел и некий испанский дворянин дон Игнацио Лопес де Рекальдо, вошедший в историю под именем Игнация Лойолы. Основатель ордена иезуитов разработал сложную организацию его. Сходство некоторых черт ее с ленинской партией поразительно. Например, первый разряд ордена — „испытуемые” — в ленинской партии получают имя кандидатов. А высший разряд, названный Лойолой „профессорами”, весьма напоминает Центральный Комитет. И те и другие подчиняются только высшему руководителю, которого избирают из своей среды. Отличительной особенностью иезуитов была их своеобразная мораль, если это можно было назвать моралью.

В деле защиты католической веры она оправдывала обман, предательство, лицемерие, убийство. У тех, кто знаком с историей ленинской партии, возникает серьезное подозрение, что основатель ее неплохо изучил историю ордена иезуитов. Ведь и созданная им партия отличается той же беспрекословной подчиненностью нижестоящих вышестоящим и руководствуется все той же, оправдывающей все средства для достижения цели, моралью.

Пописывавший стихи предшественник Андропова, циник и сибарит, Менжинский не случайно в минуту откровенности назвал Ленина „политическим иезуитом... незаконным сыном российского самодержавия... естественным наследником российского трона”.

Осенью 1917 года Ленин мог уверенно заявить: „Есть такая партия!” В его руках она стала тем рычагом, с помощью которого он сумел перевернуть Россию. Для того чтобы перевернуть ее, ему не понадобилась огромная армия, а оказалось вполне достаточно кучки организованных партийцев, знающих, что делать, и делающих эго, при общей растерянности более многочисленных противников, не имеющих единого руководства, разобщенных и потому не знающих, что делать.

Ленин полностью следовал плану, некогда предложенному Огюстом Бланки, и теперь мог бы с удовлетворением повторить сказанное его учителем - „тоненьким, вкрадчивым, скрытным, похожим на институтку, впервые попавшую в общество” Ткачевым на похоронах француза: „Он был нашим вдохновителем и нашим вождем в великом искусстве заговора”.

Предвидеть всего этого, живя в Шу-шу-шу, Ленин, конечно, не мог, но он упорно работает над созданием той организации революционеров, благодаря которой он в конечном счете перевернет мир, в котором не останется не только страхового общества ’’Россия”, но и само слово Россия исчезнет, а воздвигнутое с таким блеском здание в центре Москвы превратится в самый зловещий в истории человечества застенок.

В 1897 году это казалось невероятным. Существующий порядок вещей казался прочным, устойчивым, как мраморные колонны нового здания на Лубянке. У его тогдашних хозяев не было ни малейших сомнений в вечности их мира, обеспечивавшего им процветание, которому не видно границ. И в самом деле то, чему они были свидетелями, могло лишь укрепить их оптимизм. Развитие империи шло стремительными темпами.

Французский экономист Э. Тэри, изучавший Россию как раз в те годы, пишет, что за тринадцать лет с начала века промышленность выросла на 74%, а производство пшеницы — на 37,5%. Не было никаких оснований считать, что наступавший 1914 год будет хуже предыдущих.

Приход четырнадцатого года двадцатого столетия отмечали, как и полагается, весельем, празднествами, балами и ярмарками. И кто мог знать, что в этом году суждено начаться войне, последствия которой окажутся роковыми для России? Кто мог предполагать, что через какие-нибудь три года российская империя перестанет существовать, а правителем страны станет мало кому известный человек с рыжеватой бородкой и калмыцкими глазами? Кому могло придти в голову, что через десять лет править страной будет некий кавказец, на заре века принимавший участие в бандитских налетах? Кто бы мог вообразить, что будущих правителей страны следует искать не в Зимнем Дворце, а в каких-то затерянных дремучих деревнях, всяких там Калиновках, Каменских, Больших Тесах, Нагутских?

Хрущеву в этом году исполнилось двадцать. Брежневу только восемь. Черненко и того меньше — три года, а Андропов родился летом.

XX век стремительно набирал темпы. Всего через пять лет после его начала, дотоле никому неизвестный сотрудник бернского патентного бюро, двадцатишестилетний Альберт Эйнштейн, опубликовал свою работу ,,К электродинамике движущихся тел”. Такое название могло привлечь только специалистов, но за ним скрывалось то, что не только опрокидывало просуществовавшее свыше двухсот лет ньютоновское видение мира, но и самым решительным образом повлияло на жизнь людей, не имеющих ни малейшего понятия о предмете работы бернского ученого, отнюдь не предполагавшего, что его теория относительности будет распространена и на социальные явления.

Утверждения Эйнштейна об относительности таких, казалось бы незыблемых понятий, как пространство и время, позволяло поставить под сомнение все. Ничего постоянного, все относительно, провозглашал новый век. Это бодрящей дух музыкой отдавалось в ушах российского эмигранта, в 1913 году оказавшегося в том самом городе, где родилась теория относительности и где в то время жил ее создатель. Как он обещал однажды в юности, он и на самом деле пойдет другим путем. Он докажет относительность таких понятий как свобода, правда, справедливость, любовь. Он взорвет, казалось бы, незыблемый порядок вещей, отвергнет все привычные представления людей об отношениях друг с другом, заставит многих поверить в то, что единственно постоянная величина, действующая в независимости от скорости перемен в мире - это ненависть, классовая ненависть.

В знаменитой формуле Эйнштейна М=Ес он заменит массу материи — массой, оседланной его партией толпы, энергию — направленной на подрыв всего и вся энергией, созданной им партии, а скорость света — на возведенную не в квадрат, а в значительно большую степень быстроту распространения его призывов к революции. Такой была ленинская формула к тому времени, когда была сделана его фотография, которую спустя много лет можно было увидеть в Берне, неподалеку от дома, где жил Эйнштейн. С нее глядит хитрое с прищуренными глазами лицо человека, обозленного на весь мир. Ему было отчего злиться. В отличие от Эйнштейна, он никак не мог доказать справедливость своей формулы. О революции оставалось только мечтать. И он в отчаянии сетовал, что до нее не доживет. Ему неведомо, что, к счастью для себя и большому несчастью для великого множества граждан разных стран мира, — он до нее доживет. Он не предполагает, что ринувшиеся в самоубийственную пучину войны, великие державы обеспечат ему и власть и возможность осуществить свою формулу, претворить в действительность свою теорию относительной ценности ради достижения все оправдывающей цели жизни миллионов людей.

Стремление править приказывая, не считаясь с мнением других, по своей воле, присуще человеческому характеру. Оно может быть смягчено религией, моралью, государственной системой. Оно расцветает пышным цветом там, где этих сдерживающих сил нет, где, наоборот, как это было утверждено Лениным и развито Сталиным, религия провозглашается опиумом, мораль отбрасывается и подменяется партийной целесообразностью, а государственная система поощряет беззаконие и своеволие власть предержащих.