Заговор францисканцев

Она зубами впилась в ломоть лепешки, словно сожалея, что не может укусить собеседника.

– Я вас правильно поняла?

Бледная кожа ее щек и шеи порозовела, и глаза угрожающе вспыхнули. У Конрада тоже загорелись щеки. От такой прямоты он потерял дар речи. Она разгадала его нехитрую уловку – ну что ж! – но где в ее упреке почтение к иночеству? Право, ему следовало бы рассердиться – если не за себя, то за свой сан.

– На самом деле меня зовут Амата, – продолжала она, не дав ему возмутиться. – Фабиано зовут – или звали – моего брата.

За едой она вертела присланный Лео пергамент, не прекращая жевать и болтать.

– Следовало бы сказать – сестра Амата. Я сестра-служка в Сан-Дамиано. Управляющий знатной дамы прислал в обитель это письмо, и мать настоятельница доверила его мне. Я часто исполняю ее поручения. – Она гневно сверкнула на него глазами. – Представляете ли вы, брат, как опасно даже мужчине, даже монаху в одиночку пересечь эти горы? Если банда разбойников поймет, что им попалась женщина... а не просто кошель серебра или пара новых сандалий, лучше бы мне вскрыли глотку, как крепостные ворота! Жизнь была бы тогда хуже смерти, хуже даже вечной погибели.

– Остерегись, дитя. Ты богохульствуешь, – остановил ее Конрад. – Ничто не может быть хуже, чем лишиться навеки видения Благодати.

Амата ехидно скосила на него взгляд.

– Я знаю, о чем говорю, брат, а насчет вас не уверена. Сколько лет вы не видели настоящей жизни? И не зовите меня «дитя»! Мне скоро семнадцать. Если бы я не попала в монастырь, у меня бы уже не один малыш за юбку цеплялся. – Она улыбнулась, но улыбка была не из приятных. – Ваша Розанна в мои годы ведь была уже замужем?

Теперь покраснел Конрад. Лучше бы она не задевала Розанну. И так ей слишком много известно.

В самом деле, его подруга припозднилась с замужеством – ей тогда было шестнадцать. Он уже два месяца жил с монахами, когда пришло известие. Родители обручили ее с купцом Квинто, писала она и просила молиться за нее и благословить. Он несколько дней постился, наказывая себя за мысли, которые пришли ему в голову над тем письмом. А молиться смог только много времени спустя.

Амата локтем развернула на столе пергаментный свиток, в то же время свободной рукой запихивая в рот виноградины. И озадаченно вздернула брови. Гнев ее растаял мгновенно, как высыхают слезы у младенца, которому показали новую погремушку.

– Тут что-то написано? – спросила она, ведя пальцем по кайме, окружающей послание Лео. – Вот, по-моему, М, а здесь А?

– Где? Дай взглянуть.

Конрад выдернул у нее из-под локтя пергамент и бросился к двери. На свету стало видно, что рамка состоит из крошечных буковок, и в этих мелко написанных словах Конрад узнал руку Лео. Он поворачивал лист, отыскивая, откуда начать чтение, но отрывочные фразы не складывались в связное послание. Первым, кажется, шел приказ, которым оканчивалось письмо: «Servite pauperes Christi».

Конрад бормотал себе под нос, разбирая почерк:

– «Служи беднякам Господа. Фра Джакоба знает, что есть истинное послушание. Кто искалечил спутников? Откуда серафим? Первый Фома отмечает начало слепоты; «Завет» проливает первый луч света. В ладони мертвого прокаженного гвоздь истины. Servite pauperes Christi».

Он прошел полный круг по краю письма, но смысл его оставался так же темен, как при начале чтения.

– Зачем он пишет загадками? – спросила Амата.

– Думаю, если письмо непонятно мне, его не понял бы и Бонавентура, попади оно в его руки. – Отшельник скатал свиток и сунул за пазуху. – Это как раз понятно. Нужно просмотреть легенды и «Завет», которые упоминает здесь Лео, а значит, мне нужно в библиотеку Сакро Конвенто.

Всего лишь произнося эти слова, Конрад похолодел. Таких иноков, как он, существовавших в полной нищете, в монастыре отнюдь не принимали с распростертыми объятиями. Еще молодым монахом, оставаясь в обители, он нажил серьезные неприятности, заметив, что братия неправедно «приобретает».

– «Да не приобретут ничего в собственность, будь то дом, или земля, или что иное», – цитировал он «Правило жизни» святого Франциска. – Взгляните на нас в наших мягких одеяниях, с лоснящимися лицами и сладкой пищей. Мы владеем книгами. Мы владеем этим богатым монастырем. Нам недостает только жен!

То было семь лет назад, в 1264 году. Он тогда недавно вернулся из Парижа, а брат Бонавентура сменил прежнего генерала ордена, Джованни да Парма. Бонавентура не отличался терпимостью к ропщущим братьям, тыкавшим стрекалом в больные места. Он немедленно ознакомил молодого инока с сырыми подземельями, отрытыми глубоко под Сакро Конвенто. Если бы Лео не убедил Конрада дать обет жить уединенно и воздержаться от проповедей, он бы гнил там и посейчас – как тот же Джованни.

– Джованни да Парма – живой мученик, – Конрад.

Он привык беседовать сам с собой или с хвостатым приятелем, которого прозвал Серым Братцем, и забыл о сидящей у стола Амате. А когда поднял взгляд, то увидел, что она застыла, насторожившись, как встревоженный зверек.

– Все будет по воле Божьей, – проговорил он, словно поясняя свои слова. – Я должен отправится в Ассизи, сестра. Нынче же утром.

– Позвольте мне идти с вами? Вдвоем дорога безопаснее.

Конрад замешкался. Новая головная боль. Святой Франциск наставлял своих последователей никогда не путешествовать с женщинами и даже не есть с ними из одной посуды, как было заведено у знати. Поев с ней за одним столом, он, быть может, нарушил устав.

– Обещаю, я буду скромнее скромного, – добавила Амата, выпятив нижнюю губку, но Конрад заметил искорки, плясавшие у нее в глазах.

«Девчонка смеется надо мной, – подумал он. – Но она права – вдвоем безопаснее».

Теперь отшельник вспомнил другую версию устава Франциска, где говорилось, что не следует путешествовать с женщинами, «дабы не возбуждать подозрения». Но кто заподозрит монаха, путешествующего с послушником по имени Фабиано? Воистину святой даже приказывал своим братьям путешествовать по двое; одинокий странник-монах как раз и возбуждает подозрение, и два брата, которых Амата встретила по пути, не могли не заподозрить недоброго. Ему же не пришлось бы нарушать даже дух устава, потому что его нисколько не привлекала эта дерзкая на язык, непочтительная кроха. Опасаться плотского искушения не приходится.

– Смотри же, сдержи слово, – сказал он и огляделся, раздумывая, что взять с собой, а что прибрать перед уходом. И снова остановился в раздумье: – Ты не приметила – брат, которого ты просила прочесть тебе письмо, читал рамку?

– Мог. Старший поворачивал пергамент в руках. Я плохо сделала, что показала ему письмо?

– Боюсь, что так. Я не знаю, может ли оно навлечь на нас опасность, потому что не понял его. Но конвентуалы полагают, что всякое писание Лео ведет к мятежу, и кто знает, не правы ли они.

Он повозился в темном углу за столом и вытащил из-под лавки кувшин-урну.

– Тебе следует знать, где искать свиток – на случай, если мне не придется сюда вернуться.

Сняв крышку, он извлек наружу продолговатый сверток. В комнату просочился запах тухлой рыбы – утешительный запах для Конрада, которому он всегда напоминал об отце и доках Анконы. Осторожно сняв обертку из промасленной кожи и размотав несколько слоев бесцветного холста, отшельник наконец докопался до рукописи и расправил ее на столе. Амата пощупала пальцами материал.

– Это называется «бумажный свиток», – Конрад. – Брат Лео рассказывал, что этот новый материал завозят из Испании – для той же дамы, которая, как я догадываюсь, передала свиток в Сан-Дамиано. Ему понравился. Не надо выскребать, как пергамент, и глаже, и страницы всегда в порядке. Он прислал мне его прошлой весной, поняв, что ему осталось немного времени. Просил сделать копии этой хроники для братьев-спиритуалов, скрывающихся в Романье и в Маршесе. Нас всего горстка, но только мы храним живую истину.

– Какую истину?

– Истинную историю братства миноритов после смерти святого Франциска. Как ни печально, наш орден стал подобен чудовищному грифону. Наполовину орел, он расправляет крылья святости и ревностного служения. Я мог бы назвать десятки братьев, вознесшихся на этих крыльях. Но другая половина его львиная и скрывает когти жестокости и несправедливости. Лео был свидетелем тому, что пришлось вынести братьям, оставшимся верными уставу. Эли-ас, став генералом ордена, многих из них заключил в тюрьму и подверг пыткам, и даже лишил жизни брата Цезаря Спирского; Кресчентиус же, пришедший вслед за Элиасом, рассеял их партию. Иных он послал на мученичество в Малую Армению. Бонавентура...