Фараон Эхнатон

Он смотрел на нее — дивясь ей и любуясь ею. Она, в свою очередь, тоже была удивлена: перед нею стоял человек, несомненно, знатной крови, в лохмотьях, которые под стать уличному фокуснику.

Она вышла в соседнюю комнату и вернулась оттуда с рукомойником. Ка-Нефер полила гостю воды на руки и тщательно обритую голову и принесла чистый набедренник. И тростниковые сандалии тоже.

— Это тебе, Нефтеруф. Я не хочу, чтобы муж увидел моего гостя в таком виде. — Улыбнувшись улыбкой красавицы, она добавила: — Не сердись за это недостойное тебя подношение, но так это будет лучше: столица любит приличные одеяния и не всегда ценит истинный ум.

Он поблагодарил ее и, оставшись наедине с самим собой, живо сбросил свои лохмотья и обвязался тканью, пахнувшей благовониями Ретену. Он посмотрел на себя в медное зеркало, висевшее на стенке, и снова возблагодарил Амона-Ра, не оставляющего его своими милостями вот уже три недели — с тех пор, как он начал спускаться с высоких гор вниз по Хапи.

Нефтеруф поднялся наверх по деревянной лестнице. В просторной комнате с широким окном его ждали хозяйка и муж ее. Он был молод, высок, худощав. Прищурил глаза, будто пытался высмотреть в госте какую-то незначительную, для других неприметную черточку. Впрочем, профессия его объясняла этот любопытствующий прищур: ваятель обязан видеть дальше и лучше всех прочих людей.

«…Вот люди, в руках которых — моя судьба. И не только моя. Эта красавица… И ее молодой муж… Ваятель, который часто бывает рядом с фараоном… Что сулит их гостеприимство? Кто она? Кто он?.. Скорей бы, скорей бы узнать это получше…»

— Я прилетел к вам столь ранней пташкой, — вслух сказал Нефтеруф, — что боюсь, не вызвал ли неудовольствия?

— О нет, — ответила хозяйка.

— Его величество вот-вот встанет, чтобы приступить к работе, — сказал ее муж. — Разве это рано?

Ка-Нефер сказала, улыбаясь молодой и покоряющей улыбкой1

— Моего мужа звать Ахтой. Он ваятель и работает в мастерской Джехутимеса.

— Я знал одного…

Хозяйка перебила гостя:

— Если ты имеешь в виду молодого ваятеля Джехутимеса из Уасета, то это именно и есть тот самый Джехутимес.

— И ты тоже из Уасета? — спросил ваятель.

— Да, я живу там с малых лет. Родился я на небольшом оазисе Сипи, что в Великой пустыне.

Хозяева пригласили присесть к низкому столику, чтобы позавтракать вместе с ними.

В комнате не было ничего лишнего: лежанка, едва возвышавшаяся над полом, циновки, столик, несколько грубых скамей да два деревянных ларя у стен. Широкое окно было занавешено пестрой льняной тканью.

— Я думаю, что холодное пиво не повредит, — сказал Ахтой, разливая напиток в глиняные чарки. Ка-Нефер разломила на части горячую пшеничнуго лепешку, поставила перед каждым тарелку с жареной рыбой. За трапезой начался обычный разговор, столь же бессмысленный, сколь необходимый для того, чтобы гость чувствовал себя посвободнее. Он коснулся прежде всего погоды, которая установилась вслед за тем, как Хапи ушла обратно в свое ложе. Ахтой был учтивым, сдержанным собеседником, умеющим развлечь гостя, то есть развлечь в меру, без навязчивости. Ка-Нефер прислуживала, выказывая в этом отменное искусство. Эта чародейка умела так подать тарелку и так красиво убрать и унести все ненужное, что трудно рассказать.

Ка-Нефер загадочно улыбалась. Она как бы говорила: «Ну, что ты скажешь, господин? Не обманулся ли ты? Прав ли был Шери, так щедро рассыпавший похвалы по моему адресу?» Она умела так передать свои мысли, не произнося при этом ни слова, что Нефтеруф покраснел. Он попросил пива и залпом осушил чару: это придало ему чуточку дерзости.

Ахтой объяснил гостю, что лепит бюст, который может принести славу любому ваятелю.

— Ты не слишком скромен, — сказал, улыбаясь, Нефтеруф, отхлебывая пиво, какого он давно не пивал.

— Я говорю правду. Ее же я придерживаюсь и тогда, когда передо мною глина или же камень. Я их тоже заставляю говорить правду.

— Это каким же образом, Ахтой?

Ваятель поднял брови — черные и тонкие. Он сказал:

— Я пытаюсь лепить натуру такой, какая она есть. Соответствие природе делает изваяние правдивым. Оно при этом говорит правду. Будто человеческим голосом.

— Все это для меня вроде чародейства, — сказал он. — Я никогда не задумывался над этим. Весьма возможно, что камни говорят на нашем языке. Теперь я буду прислушиваться к их голосам.

— Их надо слушать сердцем, — пояснил молодой ваятель.

— Я это умею.

— Не сомневаюсь, господин.

— Увижу ли я твою работу?

— Если пожелаешь.

— Желаю, и даже очень!

Ка-Нефер обратилась к Нефтеруфу:

— Попроси его показать царицу…

— О нет! — Ваятель замахал руками. — Пока еще рано!

Нефтеруф поставил полупустую чарку на столик.

— Царицу? — удивился он. — Разве ты собираешься делать ее образ?

— Собираюсь ли? Я уже заканчиваю его!

Нефтеруф развел руками. И сказал:

— Я слышал много лестных слов о тебе. Но я никогда не думал, что сама царица сидит перед тобой.

— Царица?! — воскликнула Ка-Нефер. — А ну скажи, Ахтой, в каком виде она бывает в твоей мастерской.

Ахтой смущенно заулыбался.

— Скажи, скажи, Ахтой, — просила его жена.

— Ахтой, можно подумать, что она позирует в неприличном виде?

— Что ты, Нефтеруф! Это слово не пристало к ней!

Ка-Нефер прошептала, хитровато подмигнув:

— Он влюблен в нее…

— Замолчи, Ка-Нефер!

— Правда, он влюблен…

«…Однако этот Шери знал, куда посылает меня. Попасть в такое славное общество — чего еще надо! От них — прямой путь к царице! Нет, Амон-Ра не оставляет меня своей милостью!»

Придя к такому заключению, Нефтеруф обратился к Ка-Нефер:

— Любезная хозяйка, я понимаю щедрость твоего сердца, когда с такой легкостью говоришь о любви своего мужа к другой женщине, пусть даже царице. Это еще раз свидетельствует о силе твоей власти — воистину безграничной — над человеком, который тебе, несомненно, предан.

— Ты прав, — поддержал его Ахтой. — Ка-Нефер смеется, шутит, — значит, она уверена в себе. Но могу сказать по секрету: в царицу нельзя не влюбиться.

Ка-Нефер принесла свежих пирожных, усыпанных орехом. Новый кувшин пива, с точки зрения Нефтеруфа, еще больше облагородил трапезу.

— Разве царица так красива? — поинтересовался он.

— Как тебе сказать?..

— Обворожительная женщина, — подтвердила Ка-Нефер.

— Я бы выразился не так определенно. — Ахтой подыскивал подходящие слова. — В ней много притягательного. Ее бюст все еще хорош для тридцати лет…

— Тридцати двух, — поправила его Ка-Нефер.

— Тридцати, — повторил муж.

— Почему же, Ахтой? Она почти ровня его величеству.

— Нет, моложе…

Нефтеруф расщедрился.

— Ладно, — сказал он, — подарим два года матери-царице. Достопочтенной Тии, надеюсь, безразлично — два года больше или меньше!

— Не скажи, как всякая женщина, она не желает сдаваться. Она ревнует дочь к ее платьям и старается перещеголять ее. Можешь мне верить…

Нефтеруф чувствовал себя прекрасно. Ему казалось, что знает молодых людей вот уж много лет. С ними было просто, приятно. Несмотря на свои годы, и жена и муж принимали гостя с достоинством многоопытных людей…

— А все-таки в каком она виде предстоит перед Ахтоем? — спросил Нефтеруф хозяйку.

— Совершенно нагой.

— Нагой?! — поразился Нефтеруф. — Неужели нагой?!

Ахтой молча кивнул.

Нефтеруф развел руками и высказался иронически в том смысле, что в новой столице, должно быть, новые понятия о ваянии. О новых понятиях в области иноземной политики он вполне информирован. Сейчас модно отступать; и в Ретену отступать, и в Северной Джахи оставлять позиции, и в Палестине пятиться задом. В Эфиопии тоже доблестные войска Кеми кажут свои спины. Разумеется, не потому, что трусливы, но потому, что фараону, видите ли, недосуг затевать войны. Но это все — между прочим. Речь не о том… Рэчве не удивительно, что царица великого Кеми сидит нагая перед простыми смертными?..