Ростов Великий (СИ)

Тяжка была женская доля на Руси! Редко кто купался в счастье. А вот Олесе повезло. Она была горячо любима. Вот он, стоит на своей мужской половине, а сам, даже в храме, когда всеми мыслями надо уйти в молитвы, нет- нет да и кинет ласковый взгляд на Олесю. А уж какой лепый! Высокий, чернокудрый, с покатыми, могутными плечами. Но главное — его глаза: нежные, добрые. Вот уже, почитай, год живет она с Лазуткой и, никогда не слышала от него худого слова, малейшего попрека. Он действительно носил свою ненаглядную на руках.

Олеся усердно молилась, благодарила Пресвятую Богородицу за счастливую жизнь, а затем, решив поставить свечки чудотворцам, она остановилась напротив Николая Угодника, и тотчас перед глазами всплыл ее отец, чем-то похожий обличьем на святого. И Олеся заволновалась, встревожилась. Как-то там родимый тятенька? Поди, убивается по своей любимой доченьке, места себе не находит.

Из глаз Олеси покатились крупные неутешные слезы. Ну почему тятенька не захотел её выслушать и приветить Лазутку? Почему потянулся за богатством, решив отдать её за какого-то рябого Власа, кой, девки сказывали, еще и малость глуповат. Ну, зачем же так, тятенька?!

В тот день в храме оказался и купец Демид Осинцев. За последние годы он заметно погрузнел, раздался в плечах, но зато и калита его довольно потяжелела. Демид Ерофеич стал одним из знатных углицких купцов, о коем ведали во многих городах Ростово-Суздальской Руси. В храме он стоял лишь позади бояр и княжьих мужей, стоял достойно, зная себе цену.

Обычно праздничные службы были всегда долгими и утомительными, поэтому Демид Ерофеич не выдерживал, и потихоньку удалялся из церкви. Когда он пошел к выходу, то неожиданно увидел молодую женщину с необычайно красивым лицом. Купец даже остановился. Господи, и до чего ж знакомо это лицо!.. Да это же… да это Олеся, юная жена ростовского купца Василия Богданова!.. Да быть того не может. Она же померла при родах. Уж не видение ли?

Демид Ерофеич перекрестился, но видение не исчезло. Да как же так, Господи! Неуж бывает такое сходство?

Полюбовался красавицей, подивился и направился в свои хоромы, мысленно повторяя: бывают же чудеса на белом свете.

Как-то, недели через две, в Углич приехал один из ростовских купцов, добрый знакомый Осинцева, кой на дни торговли всегда останавливался у Демида. Вечером за трапезой разговорились:

— Давненько не бывал в Угличе, Кузьмич. Аль в другие города всё шастаешь?

— Купца ноги кормят.

— Это уж точно. Сиднем барыша не добудешь…А как Василий Демьяныч торговлишкой промышляет? Года два его не видел.

— Промышляет. Башковитый купец, без деньги не сидит… Да токмо пагуба [92] в его дом привалила.

— Аль обокрали?

— Кабы обокрали. Хуже, Демид Ерофеич. Есть у нас в Ростове ямщик — Лазутка Скитник. Удалый детинушка, провор! Взял да и увел дочку Василия из дома — и как сгинули, словно черти их унесли.

— Как это увел? — оторопел Демид. — Да так токмо тать может.

— Дочка сама ушла. Любовь, вишь ли, между ними. Выскочила из дома — и к ямщику. С того дня уж боле года миновало. Горюет по Олесе старик.

— Олеся?! — ахнул Демид Ерофеич. — Так вот кого я видел в храме.

— Видел в храме? — в свою очередь удивился Кузьмич.

— В храме. Вылитая мать. Лет шестнадцать назад у меня гостевал Василий Богданов, и крепко влюбился в молодую вдовушку Олесю, что была за погибшим княжьим дружинником. Сошлись. Олеся девочку родила, велела своим именем назвать, а сама при родах преставилась. Василий-то девочку в Ростов увез. Супруга-то его погоревала, погоревала да так и приняла падчерицу…Так вот куда, значит, приблудились Лазутка и Олеся.

— Неслыханная наглость, Ерофеич. Такие недобрые дела на Руси наказываются. Строго наказываются! Дай черни волю — они и не такое натворят, нечестивцы. Олеся глупа, что с нее взять? Курица не птица, а баба не человек. А вот ямщик… Хорошо ведаю я этого Лазутку Скитника. Отец у него был бунтовщик. Княжьего вирника едва ли не убил. Князь Константин его на семь лет в поруб кинул. И Лазутка такой же смутьян. Случись крамола, первым за кнут возьмется. Надо бы воеводе донести. Пущай обоих в Ростов на княжой суд отправит.

— Допрежь выследить надо. У кого-то прижились.

— Выследить не мудрено. Углич не велик.

Малей довольно крякал: добрая получилась домница. Теперь только бы не подкачал Лазутка, кой, как он не раз говаривал, варил в селе крицу.

— Да ты не переживай, Якимыч. Сейчас набросаем смоляных полешков, поставим горшки с рудой и навалимся на мехи.

— Ну-ну, наваливайся.

И Лазутка навалился, нагнетая воздух, раз, другой, третий, пока не вспыхнули сухие березовые кругляши и не выплыли из домницы борзые огненные языки. Где-то через полчаса, в длинных глиняных горшках закипела руда, а затем поплыл по тоненьким желобкам выплавленный металл…

Лазутка смахнул со лба капельки пота, поправил на себе кожаный фартук и с задорной лукавинкой подмигнул Малею.

— Живем, Якимыч!

Кузнецы увлеклись работой и про обед забыли. Но тут — Олеся с узелком в руке. Рассмеялась:

— Чумазые-то какие. Поснедайте, чем Бог послал.

Малей глянул на Олесю, и в кой уже раз подумал:

«Славная у Лазутки жена. Повезло племяннику».

Светло, приподнято было на душе старого кузнеца. Теперь есть на кого и дом и кузню с домницей оставить. У Лазутки и впрямь золотые руки. Быть ему первостатейным ковалем. Мозговит, глядишь, и с укладом повезет, и ростовского кузнеца Ошаню обставит. Откует такой меч, кой любой богатырский кладенец [93]рассечет.

Малей не оставлял надежды «посрамить» Ошаню, и он уже был близок изготовить наилучший уклад, настолько близок, что каждый день, проведенный в кузне, приближал его к долгожданной цели.

И вот заветный час его настал.

— Лазутка! Доставай Ошанин топор.

Лазутка обшарил глазами кузню и развел руками.

— Не вижу, Якимыч.

— Очумел, племянник. Да сей топор богаче любой золотой гривны. В избу беги. Под лавкой!

Лазутка принес и застыл с топором в руке подле настежь открытых ворот кузни.

Малей вышел со своим топором. Бросалось в глаза его неспокойное, взволнованное лицо. Он начал прохаживаться вдоль кузни и всё чего-то неразборчиво бормотал.

Лазутка понял: Малей оттягивает пробу. Он так напряжен, что на его закопченном лбу заискрились капли пота. Сейчас, пожалуй, наступила главная минута в его жизни. Еще юнотой он начал мечтать об изготовке такого крепкого меча, коего и Русь не ведала.

— Ставь на наковальню, Лазутка. Острием кверху, — неузнаваемым, охрипшим голосом произнес кузнец.

Малей перекинул топор в левую руку, размашисто перекрестился и ступил к наковальне.

— Крепче держи. Бить буду, что есть мочи.

Малей широко размахнулся и с силой опустил свой топор, да так, что лезвие на добрый вершок вонзилось в лезу Ошаниного топора.

— Вот так удар, Якимыч! — одобрительно произнес Лазутка.

А Малей поспешно оглядел лезу своего топора, и аж молодецки подпрыгнул.

— Конец твоей славе, Ошаня!.. Ты глянь, Лазутка. На моем — лишь малая зазубрина.

— И впрямь, — удивленно ахнул Скитник. — Да тебе ж всем кузнецам надо в ноги поклониться. Вот я первым тебе кланяюсь.

— Ну, буде, буде, — засмущался Якимыч. — Чай, не князь.

— И князьям тебе надо кланяться. Да коль таких мечей вдоволь накуем — никакому врагу нас не одолеть. Ну, Якимыч!

Восторгу Лазутки не было предела. Да и у Малея счастливо искрились глаза.

— Завтра же примусь за новый меч.

Глава 2

В ПОРУБ!

Найти в Угличе чужаков — не иголку в стогу сена сыскать. Купец Демид Осинцев немешкотно доложил о бежанах воеводе, а тот (дело-то не шутейное) самому князю.

Владимир Константинович строго молвил:

— Ямщика Лазутку схватить, заковать в железа и отвезти на княжеский суд в Ростов, к Васильку. Девицу же доставить родителям.