Долгорукова

Брат Михаил обратился из опекуна младшей сестры в её служителя и стража. В один прекрасный день граф Шувалов уведомил его, что ему со всею семьёй надлежит переселиться в прекрасный особняк на Английской набережной. Там Кате был предоставлен целый этаж, штат услужников и собственный выезд. Отныне всё это воспринималось как само собой разумеющееся.

Немудрено. В один из дней она объявила своему царственному возлюбленному, что в ней что-то переменилось.

   — Кажется, Ваше величество, я понесла. Что же мне делать?

В этом последнем вопросе прозвучало беспокойство, сходное с испугом. Александр обнял её. В первое мгновение он был озадачен. Как же, начнутся новые толки, пересуды и грязные сплетни. Слухи вырвутся за пределы столицы и пойдут гулять не только по империи, но и по всей Европе. Потом он спохватился, сама судьба открыла перед ним возможность начать новую ветвь династии: романовско-долгоруковскую. То есть обратиться наконец к династическим истокам. Он прекрасно знал, что в нём самом почти не осталось русской крови: она была разбавлена браками с мелкими и мельчайшими принцессами немецких фамилий. Но вот, слава Всевышнему, ему императору Александру Второму, выпал жребий, предначертанный основателем династии царём Михаилом Фёдоровичем и его сыном царём Алексеем Михайловичем, — произвести на свет потомство Долгоруково-Рюриковской крови. Можно ли не воспользоваться этим шансом?!

   — Катенька, моя бесценная Катенька, ты должна родить! Безразлично кого — сына либо дочь. И пусть тебя не беспокоит их судьба: я найду верный способ обеспечить им достойное будущее. А нас...

Он на минуту остановился, подыскивая как можно более деликатные и вместе с тем осторожные слова, и наконец закончил:

   — Нас Господь по его благой милости, видя нашу возвышенную и великую любовь, соединит перед его святым престолом.

Катя зарыдала. Это был истерический припадок, разрядивший огромное напряжение. Он тщетно пытался успокоить её, гладил и целовал. Платок, которым он осушал потоки слёз, весь промок и его впору было выжимать.

Наконец она прильнула к нему в порыве благодарности. И произнесла прерывающимся голосом:

   — Я так боялась сказать вам, Государь, мне было так стыдно и неловко... Но ведь я не хотела... Я не виновата...

   — Господи, какая же ты глупенькая! — Александр прижал её к себе. — Как ты могла подумать, что я могу...

И тут он запнулся. Что — осудить, разгневаться, не признать? Как, какими словами продолжить это «могу»?

Она ждала продолжения, глядя на него своими огромными, подернутыми влагой глазами, в которых было всё — любовь, надежда и ожидание.

   — Могу ли не признать наше с тобою дитя? — наконец закончил он.

   — Наше дитя, — прошелестела она распухшими от слёз губами. И снова заплакала. Но то были слёзы радости, веры, счастья. Они были наверно так же солоны. Но у них уже был другой привкус.

Увы, так кратковременны свиданья. И так отрывочны.

Хотелось длить их и длить. Но время было расписано по часам. Часы — по дням. С языка то и дело сходило: Долгоруков. Александр пребывал в беспокойстве: в далёкой Швейцарии скрывался князь Пётр Владимирович Долгоруков [24]. Опасный человек. Пасквилянт. Ведающий многими тайнами придворной жизни, углубившийся в историю сановитых родов, владевший бумагами, обнародование которых вызвало бы скандальные разоблачения...

Александр давно требовал водворения князя Долгорукова в Россию. Он требовал принять меры к этому от предместника графа Шувалова — Долгорукова Василия Андреевича, тоже князя, но другой ветви. Василий Андреевич тщился, писал куда надо и не надо, но всё безрезультатно. И Александр отправил его в отставку — поделом. К тому же был плох здоровьем — вот-вот помрёт, что, между прочем, в скорости и случилось.

Теперь он требовал отчёта от графа Петра Андреевича Шувалова.

   — Государь, по донесениям моих агентов Пётр Владимирович Долгоруков пребывает на смертном одре. Я требую от них подступиться к его бумагам и сделать всё для того, чтобы они не ускользнули из наших рук.

Александр сдвинул брови.

   — Ты в ответе, понял?! Назначь любые деньги для выкупа бумаг князя. Отправь расторопного человека для переговоров с его наследниками. Подкупай, грози, но чтоб бумаги непременно были у нас в Петербурге.

   — Всё будет сделано, Ваше величество, — отвечал Шувалов.

Глава пятая

ПЕРЕВОДЯ ДУХ

Шувалов вошёл скорым шагом и остановился, не дойдя шага до стола.

   — Государь, только что получена депеша: Герцен умер в Париже. Он был для нас тяжкою ношей.

   — Я тяжести не чувствовал, — произнёс Александр после паузы. — Это был великий человек, надобно отдать должное его памяти. Князь Пётр Долгоруков был помельче, куда помельче. Но вот они уходят один за другим.

   — Ваше величество, эта пустота, увы, будет заполнена.

   — Не знаю. Вряд ли явится некто на место Герцена. Могу признаться: я читывал его с удовольствием. Когда противник талантлив, его уважаешь и склоняешь голову перед его прахом.

   — Согласен, — с некоторой натугой произнёс Шувалов. Похоже, он не испытывал таковых чувств. — Архив князя прибыл, я приказал выдать агенту Роману в награду годовое жалование.

   — Он стоит большего, — сказал Александр. — Прикажи за доставку бумаг князя Петра Владимировича выдать из казны две тысячи, повысить в чине и пожаловать Станислава третьей степени. Я читал его донесения: он обнаруживал ловкость и находчивость.

   — Будет исполнено. Прикажете поднести на просмотр некоторые бумаги?

   — Да, непременно. Я ознакомился с описью. Доставь мне переписку рода Долгоруковых и самого князя Петра. Это славный род, давший России многих знаменитых особ. Там есть письма к императрице Екатерине «Натальи боярской дочери» — так подписывалась одно время монахиня Долгорукова, вдова Ивана, казнённого Бироном. С некоторых пор родословная Долгоруковых занимает меня, — Александр был откровенен. — Быть может, удастся отыскать кое-какие корни, важные для известной особы.

   — Извольте пометить в списке бумаг, Государь, те, что надобны.

   — Да-да, завтра ты получишь список с пометами.

   — Там есть переписка поэта Некрасова с Долгоруковым.

   — Это потом, но тоже интересно. Признаться, я Некрасова уважал и даже защищал его. Талант должен плыть против течения. Как ты полагаешь?

   — Талант всегда идёт своею дорогой, — уклончиво отвечал Шувалов.

   — Гм... Впрочем, ты прав.

Шувалов ушёл от государя в состоянии лёгкого, но тщательно подавляемого раздражения. Он дал ему волю в кабинете Валуева, когда они остались одни. Валуев тотчас заметил насупленность графа и без обиняков спросил его о причине:

   — С некоторых пор у нас в государстве главною темой стали Долгоруковы...

   — Долгорукова, хотели вы сказать, — язвительно поправил Валуев.

   — Именно. А за этой девчонкой, как за деревом, государь перестал видеть лес.

   — Она уже не девчонка. Поговаривают, что она скоро родит государю наследника.

   — Я слышал это. Бедная государыня. Ей только этого не хватало.

   — Она терпелива. Стерпит и это, — заметил Валуев.

   — Позволь, Пётр Александрович, но... Всё понимаю: государь, как бы это сказать — любвеобилен, что ли. Бабы у него не переводились, где бы он ни был. В Париже был поначалу такой гулёж, что и бывалые французы руками разводили. Но когда ему доставили эту... княжну, то есть, он сделал стойку.