Дворец грез

Сумерки плавно перешли в вечер, и мои стражник стал тактично покашливать, тогда я повернулась к нему и сказала:

— Я проведу ночь с семьей и вернусь на ладью на рассвете, к отплытию. Пожалуйста, передай это Мастеру и попроси его прислать другого солдата для охраны.

Он поклонился и ушел, а Паари тихо засмеялся.

— Ты отдаешь приказания очень уверенно, моя царевна либу, — поддразнил он меня, и я рассмеялась тоже.

Темнота на том берегу становилась все гуще, и яркие краски закатного неба постепенно выцветали. Глубокий покой южной ночи постепенно охватывал нашу тихую заводь, и так же постепенно из моего тела уходило напряжение. Я прислонилась спиной к дереву.

— Только здесь у меня появляется чувство, что я сознаю значение вечности, — едва слышно прошептала я. — Оно такое ясное и полное, Паари, и мне очень не хватает его.

Он не ответил, только сильнее сжал мои пальцы, и я знала, что он понял меня.

К тому времени, как мы вернулись на площадь, за нами шел уже другой стражник, наступила полная темнота, и из-под двери нашего дома пробивался тусклый желтый свет лампы. Гуи со своей свитой удалился. Едва я переступила порог, меня встретил аппетитный запах чечевицы, лукового супа и аромат свежеиспеченного хлеба. Еда была разложена на безупречно чистой льняной скатерти на полу в общей комнате, и я, как прежде, опустилась на циновку рядом со своей тарелкой. Отец прочел вечернюю молитву перед жертвенником; его обнаженная согбенная спина, звук его низкого голоса и довольно неприятный запах масла из лампы — все это будто вернуло меня назад, в те дни, что давно миновали. Впечатление было непонятным. Будто вся моя жизнь здесь была только сном, будто я всегда жила в доме Гуи и мне только снилось, что я была крестьянской девочкой в маленьком южном селении, мой отек был солдатом, мать повитухой, а брат учился на писца.

Когда мы стали крошить в суп хлеб, в комнату вошел человек, буркнул невнятное приветствие, уселся рядом со мной и потянулся за своей миской. Отец не представил нас. Я предположила, что это был тот самый раб из макси, потому что он был весь заросший, с густой бородой, густыми черными волосами и такой же растительностью на груди. Он быстро поел, поднялся, пробормотал «Доброй ночи», налил в кувшин пива из фляги, что стояла рядом с суповым горшком, и ушел в ночь. Никто не сказал ни слова но этому поводу.

После трапезы я помогла матери собрать и вымыть посуду, потом мы все вместе сидели в комнате и разговаривали. Беседа текла легко. Мы смеялись, любовно подшучивали друг над другом, как в старые времена, но была в нас какая-то скованность, она тяготила, и сломать ее было невозможно. Прежде чем иссякло масло в единственной глиняной лампе, мы разом, не сговариваясь, поднялись, я попрощалась с родителями, крепко обняла их, вложив в объятия всю свою любовь и остро чувствуя свою вину перед ними. Я пообещала регулярно посылать им свитки из гарема, а отец накатал мне всегда поступать честно и достойно. Когда родители пошли спать, мы с Паари отправились в свою комнату, которую счастливо делили на двоих в детстве.

Мать застелила мой тюфяк чистым полотном, но его грубая ткань царапала кожу, когда я ворочалась. Сам тюфяк показался мне очень жестким. Я ощущала под ним бугристый глиняный пол, и эти бугры врезались в мое тело. Из спальни родителей слабо доносились голоса, шепот утешения, потом шепот стал прерываться, потом затих совсем. В непроглядной темноте мне было не видно брата, но я всегда чувствовала его присутствие, я протянула руку и коснулась его руки. Мы лежали так некоторое время, в молчаливом единении, потом он сказал:

— Теперь, чтобы увидеть тебя, Ту, мне, наверное, придется ехать в Пи-Рамзес. Как жалко! И потребуется ли мне получать разрешение у каждого мелкого чиновника в гареме, прежде чем мне позволят наконец пасть ниц перед тобой, мои царевна?

Я засмеялась, и сразу же скованность пропала, ночь стала близкой, и теплой, и таинственной, такой же, как была тогда, когда мы открывали друг другу наши сердца. Слова полились легко, возможно, потому, что мы не видели друг друга, а по шепоту возраст не угадаешь. Часы пролетели незаметно, и невидимые узы, что всегда связывали нас, стали снова тугими и крепкими. И все же я не рассказала ему о причинах смерти Кенны, хотя потребность выговориться была почти необоримой. Я не хотела, чтобы брат думал обо мне плохо, и была уверена, что этого он не поймет.

Перед самым рассветом он уснул; услышав его ровное дыхание, я поднялась, поцеловала его и тихо вышла из дому. В воздухе еще стояла ночная духота, обещая наступление такою же знойного утра. Над пустынной площадью и неподвижными косматыми кустами вдоль реки постепенно разливался нежный бледный свет. Взяв свои сандалии в руки, я быстро пошла прочь; мой страж тут же выступил из сереющей тени стены у дома и двинулся вслед за мной. Я не оглядывалась. Скоро они проснутся, зевая, и сонно встретят новый день, наполненный простыми делами и заботами, трудом и отдыхом, молитвами и сплетнями, сельскими праздниками и соседскими распрями. А к тому времени, как мать соберет белье и пойдет к реке, чтобы стоять там по колено в воде и хлопать полотно о камни, я буду беззаботно лежать под навесом на ладье, наблюдая, как проплывает мимо Египет, а Дисенк будет готовить фрукты для утренней трапезы.

Дисенк сидела на сходнях и ждала; когда я показалась из-за поворота и она увидела меня от причала, она поднялась и поспешила мне навстречу, ее бесподобное личико засияло от радости. Но, увидев мое грязное и измятое платье, мои спутанные волосы и ноги все в пыли, она резко остановилась, и ее пальчики затрепетали в отчаянии.

— Дисенк! — закричала я, мне вдруг захотелось обнять ее от радости, что ладья все еще стоит у причала. — Я не опоздала?

Кормчий уже поднимался к своему огромному рулевому веслу, и у сходней началась суета с веревками, что держали нашу ладью пришвартованной к столбам причала

— Твои ноги! — запричитала она. — Только посмотри на них! И грязь уже так засохла, она может испортить твою кожу, а ты вся покрыта грязью! О Ту!

— Но ты же волшебница, Дисенк, — возразила и радостно, взбегая по сходням. — Ты немного поколдуешь, и все будет в порядке!

Пока она суетилась, торопливо посылая за водой, я проскользнула в каюту. В этот момент я услышала, как капитан отдал короткую команду, его голос прокатился эхом под пилонами храма впереди, и ладья накренилась. Мы отчаливали.

В каюте стоял аромат жасмина, густой и сладкий аромат Гуи; занавеси сомкнулись за моей спиной, и я шагнула к походному дивану. Неферхотеп был уже на ногах. Он кивнул мне и отвернулся, занятый приготовлениями к утреннему омовению. Я наклонилась над простынями. Гуи еще не совсем проснулся. Я быстро запечатлела поцелуй на его губах, он сонно посмотрел на меня, потом медленно улыбнулся.

— Ну и?.. — спросил он.

— Я люблю тебя, Гуи, — ответила я. — Я готова отправляться домой,

ГЛАВА 13

Мое возвращение в имение Гуи было истинным возвращением домой. На этот раз вид величественной фигуры Харширы у входного пилона наполнил меня радостью, я сбежала по сходням и крепко обняла его. Он с достоинством отстранился и сдержанно улыбнулся мне.

— С возвращением, Ту, — сказал он. — Я уверен, что боги даровали тебе свое благословение и твое путешествие было спокойным и успешным.

— Благодарю тебя, Харшира, — радостно ответила я. — Как я рада снова видеть тебя!

Я не стала ждать, пока спустится Гуи. Торопливо пробежав под пилоном, я почти вприпрыжку бросилась по троне к дому, мысленно приветствуя каждую увитую зеленью скамейку, каждый подстриженный куст, будто старых друзей. Я свернула с тропы, чтобы наскоро проговорить молитву Тогу, поцеловала подножие бога у жертвенника в саду и поспешила дальше, во двор, мимо стражников у дверей с колоннами, в дом, в свою любимую комнату.

В ней сохранился едва уловимый запах шафрана, и пульсирующие дуновения горячего воздуха от ветроловушки приносили нежное благоухание фруктовых садов — аромат, который я перестала замечать, пока жила здесь. Я упала на свою кушетку, зарывшись лицом в прохладную свежесть чистого полотна и мягкость полушек. Я слышала, как вошла Дисенк, как слуги внесли в комнату мой дорожный сундук. Наконец, счастливая и довольная, я глубоко вздохнула и села.