Емельян Пугачев. Книга 1

Крупный, крепкий Миних, хмуря брови, взял хилого Петра под руку и повел по кленовой аллее прочь от людей.

Многие из оставшихся вельмож стали подумывать о бегстве в лагерь государыни, положение всех их было очень незавидное.

— Слушайте меня, великий государь, внимательно, — каким-то лающим, с удушьем, голосом начал Миних. — Чрез несколько часов ваша супруга может оказаться здесь с двадцатитысячным войском и сильной артиллерией… (Петр боднул головой, захлопал глазами.) Поверьте мне, старому вояке, что ни Петергоф, где мы находимся, ни окрестности не могут против превосходных сил удержаться более двадцати минут. А я знаю свойство русского солдата: ваше слабое сопротивление кончится тем, что озлобленные солдаты убьют вас, а окружающих ваше величество тоже убьют!

Петр резко отстранился от Миниха, задергал головой, заморгал правым глазом и сердито прошептал:

— Что вы говорите, фельдмаршал… Я не узнаю вас.

Фельдмаршал пожал плечами, в его строгих, под нависшими бровями, глазах — едва уловимые искры презрения. Несколько мгновений смотрели друг другу в лицо. Широко открытые глаза Петра вдруг испугались.

— Так что же нам делать, фельдмаршал? — растерянно спросил он.

Миних вновь взял его под руку, опять повел в глубь кленовой аллеи.

— Прежде всего, мой государь, спокойствие духа. Вы ж закаленный воин, вы ж друг великого Фридриха.

— О да! — не поняв насмешки, напыщенно воскликнул Петр, выпятил, как индюк, грудь и проткнул тростью воздух. — Дальше, фельдмаршал…

— Спасение ваше, государь, в Кронштадте: там снаряженный флот и верный гарнизон. Счастье переменчиво. Лишь бы выиграть один день. И все это ночное бунтарство в столице само собой иссякнет. А ежели б и продолжалось оно, то на вашей стороне, государь, будут грозные силы, которые могут заставить трепетать восставший Петербург… Тр-ре-петать! — с треском произнес Миних и погрозил в сторону столицы.

Петр вырвался от Миниха, как с привязи щенок, и, помахивая тросточкой, помчался к толпе придворных с криком:

— Господа, мы спасены.

В Кронштадт немедленно отплыл на шлюпке генерал голштинского отряда Девьер и князь Иван Сергеевич Барятинский с высочайшим повелением приготовить крепость к принятию государя. А первый приказ о присылке в Петергоф военной силы в три тысячи штыков — отменить.

Из Ораниенбаума подошли тем временем с развернутыми знаменами голштинские войска и небольшие русские части. Одушевленный их приходом и советами фельдмаршала, Петр впал в воинственное настроение. Велел привести отряд в боевой порядок, а свите запальчиво сказал:

— Мне не подобает бежать, не сразившись с неприятелем. А вы все трусы, трусы! И Миних трус.

Приказал войскам занимать высоты в зверинце, рыть окопы, выставить все пушки. От Петра утаили, что у артиллерии ядер очень мало, а картечи вовсе нет. Общее командование голштинским отрядом и русскими частями Петр поручил своему любимцу генерал-майору Измайлову.

— Михайло Львович, я тебя почитаю своим другом. Будешь ли верен мне?

— Буду, государь.

— Клянешься ли?

— Клянусь!..

Было четыре часа дня.

В этот час у Зимнего дворца начался маскарад с переодеванием: коптенармусы привезли в особых фурах старые елизаветинские мундиры; солдаты срывали с себя ненавистную прусскую форму, бросали каски, облачались в прежнее обмундирование.

Выйдя из Зимнего еще недостроенного дворца, чтоб перебраться в Елизаветинский, что у Полицейского моста, Екатерина не узнала своих переодевшихся войск, так же шумно приветствовавших ее.

В Елизаветинском дворце состоялось совещание генералитета: как быть с низложенным Петром и вообще что делать дальше? И опять спешно строчились указы, приказы, именные повеления, опять летели во все стороны гонцы.

Никита Иванович Панин предостерег:

— Нам страшней всего Кронштадт.

Императрица тотчас собственноручно написала коротенький указ на имя адмирала Талызина, бывшего на совещании:

Талызин поспешил сесть в простую шлюпку и тайно выехал в Кронштадт.

Но туда, как сказано, еще ранее направился посол Петра, генерал Девьер.

Предстояла встреча двух врагов. Кто кого пересилит, перехитрит, за тем останется и Кронштадт.

Деликатный вопрос о личной судьбе Петра III разрешился быстро.

Понюхав табачку из золотой табакерки государыни, Панин начал:

— Понеже двум государям один престол занимать невместно…

— Бывшего императора арестовать, — смело закончила его мысль Екатерина.

Генерал-майор Савин получил повеление немедленно отправиться в Шлиссельбург, чтобы приготовить приличное помещение Петру. Было указано на тот самый дом, который строил Петр для заточения Екатерины.

А войска все подходили и подходили из окрестностей столицы и примыкали к восставшим, выстраиваясь вдоль Мойки и по Морским улицам.

Наконец, из Ораниенбаума прибыл к Екатерине канцлер, граф М. Л.

Воронцов. Через набитые людьми дворцовые залы он едва протискался до кабинета, где с лихорадочным жаром шло заседание.

— Ваше величество, — взволнованно обратился он к Екатерине. — Я как верноподданный своего государя и присягнувший ему…

— Знаю, — прервала его Екатерина, прищурив глаза и загадочно улыбаясь, — вы прибыли с поручением бывшего императора доказать мне незаконность моего поступка или убить меня… (Воронцов изумленно развел руками и отступил на шаг.) Но, милый граф… — Екатерина встала, взяла канцлера под руку, подвела к окну. — Взгляните на это людское море, на лес штыков и — поймите меня. Не я действую: я повинуюсь желанию народа.

В ее взгляде сквозили усмешка и презрение к раздавленному недругу.

Голова канцлера кружилась, сердце изнемогало, мысль кричала: «Выбирай скорей, решай, решай: смерть или измена».

После мучительных колебаний канцлер Воронцов, как и прибывшие вслед на ним Шувалов с Трубецким, беспрекословно присягнули ей и к ожидавшему их Петру не возвратились.

И вообще к императору не возвратился ни один его гонец. Это Петра удручало, бесило. В семь часов вечера он наскоро, по-лагерному, пообедал: на скамейку, где он сидел, поставили жаркое, бутерброды, бургундское, шампанское. Предчувствуя, что скоро все оставят его, царь с горя много пил и порядочно-таки опьянел, но бодрость духа уже навсегда покинула его.

Меж тем деятельность Екатерины с каждым часом возрастала.

Екатерина с царедворцами ясно видела, что Петр в свою защиту ничего предпринять не в состоянии. Не теряя времени, она сбросила с себя маску куклы, повинующейся «желанию народа», и нанесла последний удар своему немощному супругу.

Около десяти часов вечера размашистым, но твердым почерком она написала Сенату краткий указ:

Охваченная воинственным пылом, уверенная в окончательной победе и полном торжестве своем, она вся преобразилась: глаза ее светились силой, мужеством, голос звенел властно, жесты стали повелительны, весь лик надменен и дерзок.

Царедворцы вдруг почувствовали, что имеют дело с женщиной сильного ума и не менее сильной воли. Многие сразу принизили себя, потеряв даже тень собственного достоинства. Многие, рабски согнув спины, обратились в льстивых лисиц: они уже помахивали хвостами, заранее пуская слюни, облизываясь на вкусные куски, которые вот-вот бросит им, своим рабишкам, всемилостивейшая рука великой повелительницы.

Маскарад продолжался, все катилось, как по маслу. Екатерина облеклась в форму лейб-гвардии Семеновского полка, надела андреевскую через плечо ленту. Будучи искусной наездницей, молодцевато вскочила она на заседланного белоснежного коня и, обнажив шпагу, проехала перед гвардией.