Заговор против маршалов. Книга 2

— Я хочу рассказать, как удалось поставить на вер­ные рельсы следствие по делу троцкистско-зиновьевского террористического центра,— начал он задушевно- доверительным тоном, поминутно массируя набрякшие мешки под глазами.— Неправильную, антипартийную линию в этом деле занимали Ягода и Молчанов. Молча­нов определенно пытался свернуть это дело, еще в апре­ле тридцать шестого года упорно доказывая, что раскры­тием террористической группы Шемелева, Сафоновой и Ольберга, связанной с И. Н. Смирновым, можно ограничиться, что это и есть троцкистский центр, а все остальные никакого отношения к делу не имеют... Молчанов старался опорочить и тормозить следствие по делам террористических организаций, которые были раскрыты Ленинградским и Московским управления­ми... При таком положении вещей полное вскрытие и ликвидация троцкистской банды были б сорваны, если бы в это дело не вмешался ЦК, лично товарищ Сталин.

А вмешался он следующим образом... По моему возвра­щению после болезни товарищ Ежов вызвал меня к себе на дачу,— наливая воду из графина, оратор покосился на железного наркома: как реагирует? — Надо сказать, что это свидание носило конспиративный характер. Ежов передал указание Сталина на ошибки, допускае­мые следствием по делу троцкистского центра, и пору­чил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр, выявить явно невскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого в этом деле. Ежов поставил вопрос таким образом, что либо он сам созовет оператив­ное совещание, либо мне вмешаться в это дело. Указания Ежова были конкретны и дали правильную исходную нить к раскрытию дела. Именно благодаря мерам, при­нятым на основе этих указаний Сталина и Ежова, уда­лось вскрыть зиновьевско-троцкистский центр. Однако развертывание следствия на основе новых данных про­ходило далеко не гладко. Прежде всего глухое, но упор­ное сопротивление оказывал Молчанов... Пришлось обратиться к очень важным материалам, которые имелись в Управлении НКВД по Московской области в связи с показаниями Дрейцера, Пикеля и Э...

— Эстермана,— подсказал Ежов. Агранов все-таки его раззадорил.— Хочу заметить,— нарком назидатель­но, хотя вышло почти по-пионерски, поднял остро согну­тую в локте ручку,— аресты упомянутых Дрейцера, Эстермана и Пикеля производились, когда у нас еще не было изобличающих материалов. Следствие было вынуждено ограничиваться тем, что оно нажимает на арестованного и из него выжимает. На раскол брали.

Его проводили дружными хлопками и жизнерадост­ным смехом.

На людях легко смеяться; в коллективе растворяется личное и отступает страх. А он прокрался и сюда, сквозь эти толстенные стены и окна, непроницаемые для крика. Не проходило ночи, чтоб кого-нибудь не увели с руками за спину. Не дожидаясь, пока за ними придут, многие пускали себе пулю в висок. Порой прямо в слу­жебном кабинете.

События развивались настолько стремительно, что и уследить невозможно. Дабы восстановить, реконструи­ровать, хоть задним числом, их причинно-следственную сочлененность, придется пожертвовать строгой хроно­логией. Маховик начал раскручиваться, набирать обо­роты. Его уже не остановишь. И поэтому не имеет существенного значения точная дата — днем раньше, неделей позже — ни для истории, ни для судеб людских, ибо счет пошел на часы, а то и на минуты. Но не дни, а, вернее, ночи и не минуты определяли времени бег, а боль и терпение. Поэтому придется вспомнить так на­долго оставленного Артузова, замыкая начатую в каби­нете наркома и туда же приведшую траекторию.

Артура Христиановича взяли, не успел он сойти со сцены, украшенной огромным макетом ордена Красного Знамени и стандартно задрапированной алыми полот­нищами. Его выступление на активе прозвучало, как взрыв бомбы. Едва он завел речь о перерождении орга­нов и стал проводить параллели с карательными институтами буржуазии, в зале начали перешептывать­ся: в своем ли уме? Случаи помешательства, бурной истерии были не столь уж и редки.

Путь из зала с портретами и знаменами в камеру внутренней тюрьмы, быть может, самый короткий путь. И большая его часть проходит через шахту подземного лифта.

Когда Артузова привели на первый допрос, он гото­вился держать ответ перед вчерашними коллегами за крамольные речи, но вскоре понял, глотая кровавую слюну, что их интересуют совсем иные материи.

Сработала все-таки мина замедленного действия — та самая бумага, отправленная в архив!

—     

На каком основании был оставлен без последст­вий важнейший сигнал о военном заговоре генерала Тургуева, он же Тухачевский?

—     

На основании указания бывшего наркома Ягоды. «Это несерьезный материал,— заявил он.— Сдайте в архив».

—     

Несерьезный материал! Не приходится удив­ляться, что бывший нарком Ягода арестован как враг народа.

—     

В то время трудно было предвидеть, каким путем будут развиваться события.

—     

Только слепой либо заведомый изменник мог не видеть, что Ягода — враг.

—     

Тогда он был наркомом. А на Тухачевского и до того поступало немало сигналов.

—     

И чем вы можете объяснить столь упорное, а на самом деле преступное пренебрежение такими сигна­лами?

—     

Прелюде всего нашей, я имею в виду ОГПУ, ошиб­кой. Он был введен в известную операцию «Трест», осуществленную для разложения монархической эми­грации.

—     

Что значит «был введен»? Кем был введен?

—     

Нами и был введен. Желая придать «конспира­тивной монархической организации», которая была создана в качестве ловушки, больший авторитет, за границу дали знать о вовлечении в ее состав Тухачев­ского. Однако в конце двадцать третьего, а может, в самом начале двадцать четвертого выяснилось, что мы тут порядком переиграли. Нам было дано указание вывести его из операции, и мы это провели. Но мнение о нелояльном отношении Тухачевского к Советской власти уже получило широкое распространение. Следы в архивах зарубежных разведок остались, отсюда и последствия...

Артузов был расстрелян без суда.

«Каждый честный коммунист должен убить Стали­на»,— написал он на стене камеры своей кровью.

Собственно, это запоздалое прозрение человека, в меру сил старавшегося остаться порядочным до конца, и вынудило несколько забежать вперед. Пора вернуться на прежнюю колею, ибо точные даты тоже имеют глу­бинный смысл. Не столько сами по себе, сколько в сравнении.

В тот самый день, 22 апреля, когда доктор Новак ми­ло беседовал с Мюллером, когда независимо от его докладной и также абсолютно независимо от исхода первой встречи полпреда с президентом было принято решение Политбюро, перед следователями предстали бывший начальник Особого отдела Гай и бывший замес­титель наркома внутренних дел Прокофьев. В течение этой и двух последующих ночей от них были получены «показания» о преступных связях Тухачевского, Уборевича, Эйдемана и других крупных военачальников, включая командарма первого ранга Шапошникова и командарма второго ранга Корка, с врагом народа Ягодой.

— Личных связей в буквальном смысле слова среди военных у меня не было,— опроверг бывший нарком.— Были официальные знакомства. Никого из них я вербо­вать не пытался.

«Красная папка» еще лежит в сейфе Гейдриха, и Беренс, перепивший по случаю рождения фюрера, еще мучается от печеночной колики, и Шелленберг, натас­кивая своего человека, еще не знает срока его отправки, а уже все давным-давно решено.

Обезумевший маховик раскручивается по законам опрокинутой логики. Ложь не знает причинно-следст

венной

связности, она вне

последовательности

, вне реального пространства — времени, где мировые линии событий образуют непостижимый узор. Как хищник, отведавший человечины, крадется ложь по собственным

Почти ко всем бывшим работникам НКВД были применены ускоренные (так стало именоваться) методы