Юрий долгорукий

- На дело! - по-прежнему пылко ответил тот. - Отец повелел зачинать здесь город…

- Нет мне и в этом городе доли: отец, чай, его для себя да тебя возводит!

- Для всей земли Русской.

- Нет Русской земли. А есть земля - князя, моя, твоя. Земля Изяслава - в Киеве, Володимира - в Галиче…

И с усмешкой добавил:

- Особо есть земли умерших Иванки да Константина: могила, прах! Отцу бы такую землю…

- Ох, вижу: стал ты разумом скуден, брат!

Андрей расправил широкие плечи, словно освободился от тяжести, бывшей на них. Взглянул он с холма на Заречье цепким внимательным глазом, потом на отрока с винным жбаном - и отрок в страхе попятился прочь, - потом опять на пьяного брата. И сухо, спокойно, с вернувшейся в сердце силой почти приказал:

- Езжай навстречу отцу, проси его милости, Ростислав. Не жди, когда сам он на холм приедет. Тогда тебе будет худо.

Тот резко, презрительно бросил:

- Я князя тут ждать не стану. Уеду отселе прочь…

- Куда ты уедешь?

С откровенным вызовом княжич грубо сказал:

- Уеду отселе подальше от вас с отцом…

- Не к дяде ли Вячеславу? - насмешливо поддразнил Андрей. - Наш дядя, чай, сам бездомен, хоть ныне он самый старший из Мономахова рода.

- Не к дяде, - сквозь зубы сказал Ростислав, зло глядя в лицо Андрея. - Не к дяде, а к двоюродному брату нашему Изяславу, в Киев…

Андрей побледнел и шагнул назад.

- К лютому нашему супротивнику? «Стол» киевский взял он силой… отца твоего, как старшего, тем самым обидел… а ты - к нему?

- А я вот к нему!

Наслаждаясь гневом и бледностью брата, Ростислав со злорадной беспечностью протянул:

- Такая беда не беда: если некуда, хоть к нему! Приду к Изяславу в Киев, скажу: «Отец меня, брат, обидел! Волости мне не дал. И вот я сбежал от него к тебе, старшему между внуками Мономаха! Хочу трудиться на Русскую землю подле тебя…»

- Не ради Русской земли твой труд, а на благо её врагов!

- Ништо! Главное благо на свете есть благо моё. А всё остальное - к бесу!

- Ой, брат… опомнись! - ужаснулся Андрей. - К разуму поскорее вернись!

- К чему мне тот разум? - с насмешливой, пьяной удалью выкрикнул Ростислав. - Мне бы не разум, а кучу гривен златых! Да вина бы поболе! Да деву… И плыть бы до края света да песню хмельную петь! А рядом со мной - возлежала бы Пересвета…

Он деловито добавил:

- Задумал я взять себе в жёны юную дочь боярина Пересвету.

С трудом приходя в себя от безмерного возмущения кощунственными словами Ростислава, еле сдерживая желанье взять меч у гридня, стоявшего рядом, и кинуться с ним на брата, Андрей, почти заклиная, с угрозой проговорил:

- Не лай ты мне спьяну про Изяслава, про Пересвету: жена у тебя есть с чадами в Суздале…

- Суздаль не в счёт…

Ростислав разгоревшимся, алчным взглядом окинул с холма весь мир.

- Возьму Пересвету в жёны, - сказал он негромко, но твёрдо. - Она сладкогласна, радостлива, юна. И сяду на Киеве с Изяславом - против отца!

Теряя над гневом власть, Андрей, заклиная, крикнул:

- Отца не предай, ибо внуками проклят будешь! Земли своей не предай, ибо это страшней всего! И жены своей не предай, ибо только степняк поганый имеет по многу жён… так исстари, брат, на Руси ведётся!

Ростислав презрительно засмеялся:

- Чай, мать моя половчанка. И я - степняк…

- Ох, вижу - бесы тебя совращают…

- Чту этих бесов… пей!

Возбуждённый, злобный, стремительный Ростислав схватил свой ритон и велел слуге:

- Налей же мне чашу во имя нового дела!

Слуга шагнул было к чаше. Андрей ударил его по вытянутой руке, жбан сразу упал на землю, и княжич пнул его мокрым носком своего сапога, как падаль.

Скуластое, жёлтое лицо Ростислава стало медленно наливаться кровью. Не отрывая глаз от Андрея, он потянулся к ножу, лежавшему на дубовом обрубке.

Приплывшие с княжичем гридни сейчас же выдвинулись вперёд.

Твёрдо, как на суде, Андрей шагнул к Ростиславу.

- Пусть будет так! - сказал он спокойно. Взглянув на гридней, он указал на брата стремительно вытянутой рукой:

- Взять сего недруга за измену. Именем князя - взять! Двое гридней двинулись к Ростиславу.

Тот буйно смахнул с обрубка ритон и попятился до крыльца раскрытой княжьей избы. С ним рядом встали угрюмые отроки наготове.

Ростислав, не спуская с брата горящих глаз, тяжело сказал:

- В руки твои, боголюбец, не дамся…

Гридни, держась за мечи, нерешительно поглядели на господина: велит ли он снова брать силой строптивого сына князя? Иль, может, не скажет больше ни слова, и всё решится без них?

Несколько баб и старых людей, стоявших возле Страшко у сарая, да кучка босых, кое-как одетых тощих бежанских ребят во главе с Ермилкой, следивших за спором княжичей-братьев, теперь подошли поближе к избе. Они со страхом и любопытством глядели на нож Ростислава, на трёх его рослых слуг, от которых немало терпели обид в московском посёлке, на гридней Андрея, одетых для боя, и на приезжего княжича с белым лицом и кудрями под алой шапкой. Глядели и ждали: что будет теперь на взгорье? Андрей взволнованно кинул брату:

- И без того земля наша кровью полита, а ты ко ворогу путь направил?

Взяв у отрока меч, прислонившись спиной к крыльцу, Ростислав угрюмо ответил:

- Молод меня судить, недоумок…

- На страшные помыслы всяк судья! Андрей сурово пошёл на брата:

- Смирись мне по воле!

Тот осторожно вытянул меч из ножен. Страшко вскричал, обращаясь к Андрею:

- Оставь… не трожь его, княжич, молю: он может тебя посечь…

Ростислав со злобным презрением повернулся к Страшко:

- Раб гордый, заступник бесовский… сгинь! Не то и тебя убью!

Он, угрожая, взмахнул мечом. Потом пытливо взглянул на гридней, на отроков, на людей, стоявших поодаль, и вдруг с тщеславной, самолюбивой удалью крикнул:

- А то давай посечёмся с тобой, Андрейша! Приди судьбу свою испытать со мною: кто жив останется, тот возьмёт этот холм себе!

- Ну, что же, - сурово ответил Андрей. - Иду судьбу свою испытать! - и принял меч от ближнего гридня.

Глава XXVI. КЛЫЧ

Но поединок княжичей-братьев прервал гонец Симеона.

- Скорее! - вопил он, вбежав на взгорье. - Беда! Толкали мы плот из множества брёвен… ан брёвна у омута разошлись! Кого из людей потопило, кого помяло. В иных же возникли страх и смятенье!

Забыв о брате, Андрей поспешно спустился к ладье.

До вечера пробыл он на реке с Симеоном. А весть о его приезде уже побежала всюду. Она достигла усадьбы, и Кучка велел своим слугам спускать ладьи, готовить себя в дорогу.

Но он решил не просто бежать. Он захотел уплыть под голос набата, под шорох и блеск огня. Для этого он велел своему управителю к ночи сходить к волхвам. Пусть ещё нынче выйдут волхвы из леса. Пусть жарким огнём спалят на холме чужое добро. Пусть оросят его кровью, чтобы княжья нога не топтала Кучкину землю, чтобы вятичей в Кучкове и окрест не теснила чужая сила!..

Боярином велено было Клычу и Жому везде собирать голодных людей, хулить задуманный князем город, как злое, бесовское дело, говорить им, что мор и голод - от князя. Боярин бы и помог, мол, как он всегда помогал, да князь не велит, мешает. На новый город добро переводит. Людей излишних сюда привёл: из голодных ртов они и последний кусок для себя изымут. Не божье то дело, не ради добра голодных. Так пусть же оно погибнет! Спасенье в одном: палить пришлых людей и посёлок князя огнём!

С этим приказом Якун поехал на взгорье и за Неглинку к Клычу и Жому.

В этот же день, готовясь тронуться в Суздаль, лихие «Якуньи други» в последний раз прошлись по ладейным днищам горячей чёрной смолой, потом одну за другой стали спихивать лодки в воду.