Бурлаки

— Вы раньше на Каме служили? — не удержавшись, спросил я капитана.

— Двадцать восемь навигаций, — ответил он.

— На каких пароходах? Где?

Оказалось, что служил он везде и на многих пароходах. Хорошо знает моего дядю Ивана Ховрина, Меркурьева, Заплатного и многих других старых бурлаков.

— Плюснин моя фамилия. Илья Ильич Плюснин. Может, тоже слыхал? Старик я, но придумал перед смертью повоевать. У меня два сына в Красной Армии…

Плес был мирный. На бакенах около невидимых островков, на перевальных столбах ярко горели путеводные огни. Впереди парохода по тихой воде бежал пучок света от фонаря на мачте. И только трехдюймовая пушка на носу парохода, закрытая брезентом, напоминала о том, что мы не на увеселительной прогулке.

Через несколько верст прямой плес кончился, река стала шарахаться из стороны в сторону. Пришлось до боли напрягать зрение, чтобы в темноте не наскочить на залитый вешней водой берег.

Утром после вахты, донельзя уставший, с отекшими ногами, я с трудом спустился на нижнюю палубу и столкнулся… с медицинской сестрой Шурой.

— Ты откуда появилась? — не веря своим глазам, спросил я.

— Из каюты, — ответила Шура. — Для медпункта дали отдельную каюту. Я еще раньше тебя попросилась из госпиталя в отряд и знала, что ты от отряда не отступишься… Что ты бледный какой?

— Ночь не спал, с непривычки. Разнежился в госпитале.

— Голова не болит? — она приложила руку к моему лбу. — Шалишь, мальчик. У тебя температура. Давай-ка в каюту!..

Когда пришли в каюту — Шурину медчасть, она дала мне градусник и стала рыться в аптечке. Пока она искала какие-то порошки, я быстро опустил градусник в стакан с горячим чаем, потом вытащил и по больничной привычке сунул его под левую руку.

Я привык видеть Шуру в белом халатике, в косынке. Тогда лицо у нее было круглое, а сейчас, в домашнем платье, без косынки, с гладкой прической, она напоминала мне чем-то Фину Суханову. Такое же продолговатое лицо, такие же бойкие карие глаза, такой же прямой нос, ямочка на подбородке.

Я подал Шуре градусник. Она взглянула на шкалу и изменилась в лице.

— Ложись! Сейчас же ложись! У тебя температура чуть не сорок три градуса.

— Не может быть! Нормальная же. Я ведь чувствую. — Но тут мне стало стыдно. — Прости, Шура! Я градусы-то в стакане нагнал.

— Фу ты! А я до смерти перепугалась… Как хорошо!

— Больше никогда не буду.

— Ладно. Только, чтобы исправить свою вину, ты все-таки ложись на койку и не разговаривай.

— Да я, Шура…

— Не слушаю. Я отвечаю за тебя, как… фельдшер.

Стоит ли говорить, что я отоспался за все предыдущие ночи. Встал только к ужину.

На палубе было тихо. Пароход стоял в узкой воложке под прикрытием густого ивняка. Плыли густые тучи, как из ведра лил весенний дождик.

Бойцы и команда парохода сидели в кубрике.

— Как, братишка, выспался? — Таким вопросом встретил меня Громыхалов.

Некоторые заулыбались. Кто-то захохотал. Но Громыхалов сразу же оборвал всех:

— Ну вот что. Нечего трепаться. Заткнитесь-ка на минутку! Такие дела: сегодня ночью придется идти ощупью. Без огней.

— Лишь бы сигналы были. Пойдем и без огней, — сказал я.

— В том-то и дело, что нет ни одного бакена. Бандиты всю обстановку сняли. Впереди нас сел на мель пассажирский пароход. Пассажиров ограбили, команду увели в лес.

Мы вышли на фарватер в начале ночи. Темень была такая, что хоть глаз выколи. На всякий случай по бортам парохода стояли матросы с баграми. Шли тихим ходом. Капитан вполголоса передавал мне сигналы наметчика. Опасные места на пути приходилось угадывать бурлацким чутьем.

Так несколько часов шли вслепую. Вдруг справа показался красный огонек. Я налег на колесо штурвала.

— Что делаешь? — услышал я тревожный вопрос капитана.

— Впереди красный. Видишь?

Плюснин, вместо ответа, подал в машинное отделение команду «стоп!» и приказал спустить якорь.

— Может, фальшивый этот бакен, — объяснил он мне. — Надо проверить.

Спустили на воду лодку. В нее сели несколько вооруженных винтовками бойцов, пулеметчик с «льюисом» и я с кормовиком. Оттолкнулись от борта и осторожно, чтобы не стучать уключинами, поплыли на красный огонек.

Послышался шум ветра в верхушках деревьев. «Значит, — сообразил я, — где-то близко берег». Вот я достал кормовым веслом дно реки. Красный бакен был поставлен не к правому, как полагается, а к левому берегу. Ориентируясь на него, мы бы неминуемо врезались в яр.

Продолжая плыть, мы попали в освещенный бакеном круг. С берега раздался залп. У меня разбило кормовое весло. Фонарь бакена разлетелся вдребезги, и все погрузилось в темноту. Наш пулеметчик в сторону ружейных выстрелов разрядил целый диск.

Громыхалов чуть не избил пулеметчика, когда мы возвратились на пароход.

— Какого дьявола ты придумал стрелять по бандитам? — ругался Громыхалов. — Пусть бы они считали, что за ними милиция охотится. А ты со своим пулеметом выскочил! Каждому дураку понятно теперь, что это не милиция, а что-то посерьезнее.

— Разве они не знают про наш рейс? — вступился я за пулеметчика. — У них наверняка наблюдатели по берегу. А действовали они по-дурацки, обнаружили себя преждевременно.

— Тоже, адвокат нашелся. Ну, на сей раз прощаю, а в следующий, хоть брат, хоть сват, высажу к чертям на берег за подобные фокусы!

Я снова стал к штурвалу, капитан Плюснин занял свой пост на мостике. Пароход тихим ходом пополз вниз.

Через несколько дней мы выплыли на Каму, миновали Соколки, приближались к Елабуге.

На берегах попадались выжженные дотла деревушки, мертвые трубы заводов. Навстречу шли санитарные пароходы с ранеными. Значит, где-то там, в верховьях Камы, продолжаются тяжелые бои.

^{Глава V}

ПОСЛЕДНИЙ РЕЙД

Около Сарапула белые загнали в баржу пленных красноармейцев и неугодных им людей вместе с семьями. Отступая под натиском частей Красной Армии, уничтожали пленных и всех, кто из местного населения попадался им на глаза. Было ясно, что заключенным в барже грозит неминуемая гибель. Нас догнал катер с приказом во что бы то ни стало спасти их.

Мы и сами понимали, что опоздай мы на секунду — палачи сделают свое черное дело.

Пароход шел вверх по Каме самым полным ходом. Из трубы валили густые клубы дыма. Капитан безостановочно приказывал в машинное отделение:

— Нажимай, механик! Самый полный, до отказа!

Крепко вцепившись в штурвальное колесо, я старался вести пароход по прямой линии, не давая ему рыскать в стороны.

С пушки на носу сняли брезентовый чехол. Около нее хлопотали артиллеристы. К пулеметам прильнули пулеметчики.

Пароход трещал по всем швам, звенело броневое железо, быстро-быстро проносились мимо прибрежные кустарники, но нам казалось, что ползем мы по-черепашьи.

С характерным шелестом пролетел над нами снаряд и взорвался за кормой, другой снаряд упал рядом с бортом.

За деревьями, на берегу, очевидно, расположилась часть белых.

— Лавируй! — приказывал мне капитан. Но как лавировать, если мы еще не у цели, если это снизит быстроту хода. И я не подчинился капитану. Меня поддержал командир.

— Правильно действуешь, братишка! — сказал он. — Двум смертям не бывать, одной не миновать! Проскочим!

Наши артиллеристы стали посылать ответные снаряды. Многие из бойцов затыкали уши паклей. Палуба так тряслась, что трудно было стоять на ногах. Наконец, пушка белых захлебнулась.

Обогнув косу, мы подлетели прямо к черной барже, стоявшей недалеко от правого берега.

— Тихий! Самый тихий! Стоп!

Все ринулись на борт баржи. Трюм был заколочен наглухо. Оттуда слышались гул и удары по бортам.

Бойцы ломами, топорами отдирали пришитый на «баковые» гвозди тяжелый люк.

С боку баржи, на четверть от уровня воды, вылетел обломок баржевой доски. В пробоине показались костлявые руки. Послышались стоны задыхающихся в трюме людей.