Карпинский

Мы знаем из записок Людмилы Васильевны, что он приходил несколько раз, убеждал Евграфа Степановича в том, что многое в академических порядках, вызывавшее прежде недовольство Федорова, устранено, да и тот аргумент приводил, что без формального членства невозможно назначить Евграфу Степановичу дополнительного пайка. А Александр Петрович понимал, что без пайка Евграфу Степановичу не выдюжить. Тот дает согласие, и Александр Петрович снова пишет рекомендацию — много ли наберем мы в истории науки подобных примеров рыцарского благородства и возвышенной кротости характера?! Федоров возвращается в ряды академиков — увы, ненадолго; весной 1919 года его не стало.

Так, сердечным участием пропитанное, складывалось насущное и жизненно необходимое дело собирания ученых, из которых каждый был на свой лад страдающим, обеспокоенным или заблуждающимся человеком.

Глава 13

Академики за рубежом

Приблизительно в это же время (с 1920 года) возобновляются международные связи академии, прерванные войной. Когда-то русская академия слыла одной из самых «общительных», охотно принимала у себя иностранных гостей и посылала свои делегации за рубеж. Она содержала Зоологическую станцию в Вилла-Франке, лабораторию на известной Зоологической станции в Неаполе, в институте Марея в Париже, в Бейтензорге на Яве, вместе со Швецией и Германией издавала сочинения Эйлера, помогала Швеции вести градусные измерения на Шпицбергене; русский комитет для изучения Средней и Восточной Азии являлся Центральным комитетом международного объединения подобных же комитетов в разных странах. Широкой известностью пользовался Русский археологический институт в Константинополе и так далее. Во время войны и последовавшей за ней революции работа русских зарубежных лабораторий и станций прекратилась, прервались и переписка и встречи ученых. Теперь надо было все это налаживать, надо было входить в международную научную жизнь. Однако эта международная научная жизнь чрезвычайно осложнилась после войны и была совсем непохожа на довоенную. Натянутые отношения сохранялись между некоторыми учеными и целыми академиями Италии, Германии, Франции, Англии и Соединенных Штатов Америки; некоторые ученые и академии с предвзятостью и настороженностью относились к Российской академии, принявшей Советскую власть.

Словом, предстояла работа, во многом напоминавшая дипломатическую. Александр Петрович был лично знаком и на протяжении десятилетий переписывался почти со всеми виднейшими естествоиспытателями мира, и дня него возобновление личных связей было этим обстоятельством в значительной степени облегчено. Поскольку теперь он был и главой академии, личная переписка и вскоре последовавшие встречи носили уже и представительный характер, они облегчали академии вхождение в международную жизнь.

Сразу оговоримся: эта чрезвычайно интересная тема, составляющая яркую страницу биографии президента, в настоящее время может быть намечена лишь пунктирно, поскольку документы (в основном на иностранных языках) не разобраны и не обработаны. Хотелось бы верить, что со временем будет создана историко-биографическая монография «Карпинский и мировая наука», одна из глав которой будет посвящена его научным и, так сказать, научно-дипломатическим контактам послереволюционного периода.

Карпинский с коллегами включают специальный раздел о контактах с Западом в обращение в Совнарком от 22 ноября 1920 года. «Необходимо немедленно принять меры к восстановлению научного общения между Россией и Западом: а) путем систематических, а не случайных, как ныне, командировок русских ученых за границу, б) восстановлением доставки научных книг и материалов... Без этих мер работа русских ученых в значительной мере теряет свой смысл, ибо они при своих исследованиях не знают, что уже сделано за границей...»

В.И.Ленин понимал все значение международных научных контактов. 3 сентября 1921 года он писал Н.П.Горбунову: «...обязательно установить точно, кто будет отвечать за ознакомление вас с европейской и американской техникой толком, вовремя, практично, не по-казенному» 4.

И постепенно налаживаются регулярные международные связи.

Сам Александр Петрович первую после перерыва поездку совершил в 1924 году — побывал в Мадриде и Париже и с этих нор выезжал за границу почти ежегодно до самой смерти. Он участвовал в разного рода научных симпозиумах, но, кроме этого, выступал с лекциями, давал интервью.

«Лекции, доклады, выступления, — говорится в новейшей «Истории Академии наук», — таких видных ученых, как А.П.Карпинский, С.Ф.Ольденбург, В.И.Вернадский, А.Н.Крылов, А.Е.Ферсман, В.Л.Комаров. И.П.Павлов, Е.В.Тарле и др., во многих странах мира встречались с глубоким интересом». Да, это действительно так. Советских ученых забрасывали вопросами. Почти везде их ожидал теплый прием. П.П.Лазарев прочел в Париже 15 марта 1923 года лекцию на такую, казалось бы, специальную тему, как разведка Курской магнитной аномалии. «Огромное большинство французских ученых настроено исключительно хорошо», — похвастал он в письме Стеклову.

Зарубежные поездки Александра Петровича послужили причиной некоторых изменений в семейной жизни Карпинских. Как уже упоминалось, Евгения Александровна Толмачева-Карпинская была необыкновенно одарена лингвистически и очень быстро усваивала иностранные языки. До поры до времени эта ее особенность не находила должного применения; но вот настал момент, когда отцу явно стало не по силам разбирать кипы писем из-за рубежа, и он все чаще звал на помощь дочь. Постепенно вся иностранная переписка перешла в ее руки; причем если ей был недостаточно знаком какой-нибудь язык, она садилась за учебники и через какие-нибудь две-три недели, к удивлению окружающих, которые никак не могли привыкнуть к этакому чуду, свободно разговаривала на этом языке, к тому же безупречно владея дикцией. Она стала секретарем отца, и, таким образом, семья Карпинских еще больше сблизилась с академией, и для самого Александра Петровича попросту исчезла та для него всегда тонкая перегородка, которая обычно разделяет работу и дом. Евгения Александровна сопровождала отца в заграничных поездках, и тут ее помощь была неоценима, потому что она не только брала на себя всю делопроизводительскую часть, не только переводила его статьи, лекции и беседы, но и заботилась о нем, оберегала и ухаживала, как не мог бы сделать чужой человек. А не забудем, он стар!

Представляется, что тщательное изучение документов должно показать отсутствие полной международной изоляции академии даже в разгар революционных событий, утверждение, которое можно прочесть в некоторых исторических исследованиях. Прогрессивные ученые всегда старались войти с ней в контакт, оказывать помощь. Для иллюстрации — письмо из Гельсингфорса от 12 июня 1921 года. Финские ученые сообщали Карпинскому: «Надеемся, что еще в течение этого месяца сможем послать по крайней мере один вагон с продовольствием. Что именно теперь нужнее всего? Жир, мука, картофель? Не можете ли вместе с академиками Ольденбургом и Ферсманом прислать еще кого-нибудь третьего, например, Платонова?»

Конечно, было бы неправильным представлять дело так, будто послереволюционное приобщение академии к международной жизни проходило гладко, без сучка и задоринки. Бывали и враждебные выступления, приходилось во время лекций сталкиваться с недружелюбно настроенной аудиторией, пресса иногда подавала перемены, происшедшие в академии, в искаженном свете.

Осенью 1923 года С.Ф.Ольденбург объехал несколько европейских стран. «В общем на Западе не весело, — резюмировал он свои впечатления в письме Стеклову. — Взаимное озлобление и счеты, размен денег. В Германии постоянные опасения внутренних осложнений, мрачные, усталые и отчаявшиеся люди; в Англии недовольны тем, что приходится сильно ограничивать себя. Во Франции несколько лучше... Очень интересно работается, уверен в своей правоте...» Вернувшись на Родину, Сергей Федорович выпустил книгу «В сумерках Европы», в основу ее положены суждения о европейских делах, которыми он поделился с Владимиром Андреевичем. Книга вызвала шумиху в западных газетах, была расценена как «большевистский выпад»; даже лояльно настроенные к Советам ученые выражали недовольство Ольденбургом, обвиняя его чуть ли не в «измене». Ответил им смело и остроумно В.И.Вернадский (статья его появилась в одной из немецких газет и, насколько нам известно, никогда не переводилась на русский и осталась неизвестна советскому читателю). Владимир Андреевич, со своей стороны, посетив Соединенные Штаты Америки, тоже взялся за перо, и его путевые очерки тоже вызвали недовольство за океаном.