Королева

Елизавета сжала мою ладонь обеими руками, прикусила губу и кивнула.

— Но там ведь находится в заточении кузина Джейн, там Робин. Они, возможно, даже услышат, несчастные, как мы веселимся во дворце.

— Видите ли, ваше высочество, — сказала я, удерживаясь от того, чтобы пожалеть и приласкать ее, — я убеждена: Елизавета Тюдор способна совершить все, что ей необходимо делать ради блага Англии и ради того, чтобы когда-нибудь предъявить свои права на английский престол.

Она ответила мне сердитым взглядом, не желая даже полюбоваться, как под теплым октябрьским солнышком толпа народа ожидает ее появления.

— Мария станет пытаться обратить меня в католическую веру, но вот на это я ни за что не соглашусь, — твердо сказала Елизавета.

— И в этом, и во всем прочем мы с господином моим Джоном всегда вас поддержим.

— Верные люди, — произнесла принцесса, решительно тряхнув головой.

Я так и не поняла: то ли она соглашается с тем, что Джон и я — верные ей люди, то ли говорит о собравшейся на улице толпе. Елизавета поцеловала меня в щеку, расправила плечи, вздернула голову и вышла на крыльцо, взмахом руки и кивками отвечая на восторженный рев собравшихся.

— Храни тебя Бог, принцесса! Бесс Тюдор, истинная англичанка до мозга костей! — разобрала я в общем хоре приветствий, криков «ура!» и грома рукоплесканий.

Вот так с триумфом мы въехали в Лондон, встретились с королевой Марией в Тауэрском дворце и дождались ее коронации, от всей души надеясь, что ее царствование будет кротким и справедливым. По счастью, оно оказалось хотя бы недолгим.

Глава пятнадцатая

— Ну, — обратилась к младшей сестре новая королева, которая выглядела поистине величественно в своем парадном наряде, густо расшитом драгоценностями, — как, по-твоему, все прошло сегодня? Разве не великолепно? Как бы то ни было, свершилась воля Божья.

Мы только-только вернулись на барке в Уайтхолл после продолжавшейся пять часов коронации в аббатстве и долгого пиршества в Вестминстерском дворце. В аббатстве я находилась среди довольно многочисленной свиты сестры новой королевы, но сейчас Елизавета оставила при себе только нас с Джоном.

Мы стояли позади нее в королевской парадной приемной, а вокруг королевы Марии, словно пчелы вокруг матки в ульях моего отца, кружили и жужжали бесчисленные приближенные, священники, советники…

— Это были прекрасные и запоминающиеся два дня, — ответила Елизавета на вопрос Марии. — Поистине блаженны те, кто помог вашему величеству занять по праву принадлежащий вам трон.

— И за это мы должны вознести хвалу, — сказала Мария, негромко хлопнув в ладоши. — Пойдешь ли ты со мной на мессу — прямо сейчас, в мою часовню?

— Сестра, вы долго добивались, чтобы вам позволили следовать голосу своей совести — неужто вы откажете в том же мне?

— Но ведь моя вера — истинная, и всем надлежит это понимать. Я знаю, что тебя долгое время держали в заблуждении, но не потерплю такой постной физиономии в столь торжественный день. — Она потрепала Елизавету по вспыхнувшей щеке, и мне это показалось скорее пощечиной, чем лаской.

Нас с Джоном бурлящая толпа придворных оттеснила в угол. К тому же зал был сверх меры заставлен мебелью. Мария стала королевой еще в июле, после смерти брата, а нынче был уже первый день октября. За истекшие три месяца вид дворцовых помещений сильно изменился, их переполняла вычурная старая мебель, очень массивная. Должно быть, Мария отыскала в каком-нибудь хранилище то, что уцелело со времен ее матери. Я могла лишь молиться о том, чтобы она не стала воскрешать печальное прошлое.

Вчера, следуя за своей принцессой в торжественной процессии из Тауэра в город, я заметила мелочи, указывающие на стремление королевы унизить Елизавету. Я ехала верхом на прекрасной лошади, которую раздобыл для меня Джон. Прямо передо мной ехала Елизавета, но не одна. Ей пришлось делить карету с бестолковой постаревшей Анной Клевской — та явно полагала, будто все приветствия, адресованные наследнице престола, на самом деле обращены к бывшей королеве, и все время махала рукой чуть ли не перед носом у Елизаветы.

Случайно так получилось или же за этим стоял расчет? Я не могла ответить на этот вопрос. Если и не сама Мария распорядилась так, то ее советники — я это знала — всячески старались оскорбить принцессу Елизавету, великую надежду английских протестантов.

И все же Елизавета, как и я, радовалась горячим приветствиям лондонцев. За одно только была я благодарна королеве Марии: она приказала сестре расстаться с мрачным скромным платьем и облачиться в прекрасный наряд из белой, расшитой серебром ткани — хотя бы на два праздничных дня.

Сейчас я чувствовала себя утомленной до предела, а на сердце, если уж говорить прямо, было тяжело — и не от скучных церемоний и обрядов. Мы боялись того, что может ожидать Елизавету, и того, что ждет всю Англию. Советники, к которым так прислушивалась Мария, принадлежали к верхушке католической церкви: они теперь потоком устремились из изгнания назад, в Англию, или вышли из своих убежищ на родине. Стивен Гардинер, епископ Винчестерский, и испанский посол Симон Ренар стали главными советниками ее величества; они имели наибольшее влияние на королеву. А Тайный совет заполонили те, кто исповедовал ее веру.

Сэр Уильям Сесил поспешил удалиться от политики и уехать в свое стэмфордское поместье. Но перед этим он успел предупредить нас: если Мария в память о своей матери выйдет замуж за испанца (о чем уже ходили слухи), Англия может скоро превратиться в колонию своей главной соперницы и заклятого врага. Но я больше всего боялась ссоры между сестрами — а она, как я догадывалась, назревала прямо в эту минуту.

— Ваше величество, — ответила Елизавета королеве, — я навсегда останусь вашей сестрой и самой преданной из подданных, но прошу об одном лишь снисхождении: пусть мне не препятствуют следовать голосу своей совести в вопросах веры. Само собой разумеется, я стану молиться за вас и процветание нашего королевства, но…

— Сегодня мы не станем тратить время на эти споры. Ты пойдешь со мной и сама убедишься в том, что стояла на ложном пути. Ведь она пойдет, а, Кэт Эшли? — обратилась королева ко мне, повернувшись к сестре спиной.

— Я нимало не сомневаюсь в том, что ее высочество всегда будет вам предана и вечно благодарна.

Королева сделала несколько шагов ко мне. Близорукость заставляла ее постоянно щуриться, и глубокие морщины избороздили лоб этой тридцатисемилетней женщины. А из-за этого — и еще из-за низкого, почти мужского голоса — тот, к кому она обращалась, начинал чувствовать себя весьма неуютно. Я хотела сделать реверанс, но королева взяла меня за руки. Слова ее дышали огнем, но ладони были холодны как лед.

— И вы, друг мой? — спросила она с вызовом. — Вы тоже изворачиваетесь и увиливаете от прямого ответа? Ох, ведь две умные женщины опаснее, чем одна. Я могла бы и раньше догадаться, что вы обе станете упрямиться. Но я вам кое-чем обязана и в память об этом мы не станем спорить и с вами, — проговорила она и отпустила мои руки.

От нее, казалось, до сих пор исходил резкий запах ладана, которым щедро кадили на католической церемонии коронации — и отвратительный запах безграничной власти, которую Мария наконец получила после стольких лет, во время которых ее отвергали, отказывали ей в простой человеческой ласке.

— Я этого не забуду, — сказала она уже тихим голосом. Окружающие напрасно старались протиснуться поближе и расслышать ее слова — не могли же они задевать локтями королеву, которая беседовала с нами в углу зала. — Вы защищали меня и давали мне советы много лет тому назад, когда я тяжело болела, когда в Хэтфилде меня унижали и сторонились. А потом вы помогли мне взобраться на самый верх башни, чтобы я могла окликнуть отца. А он тогда взмахнул шляпой и ответил мне, помните?