Ганнибал

О себе она рассказывала правдиво, но не очень подробно, а он внимательно слушал ее, но ни о чем не спрашивал. Они никогда не говорили о будущем. Она знала, что он прибыл в Кар-Хадашт с какой-то тайной миссией. О Ганнибале он говорил почти с таким же восхищением, как и о Набисе.

— За последние три-четыре столетия Эллада более бурно развивалась, чем другие страны. Поэтому наша проблема — это проблема авангарда. Перед Ганнибалом стоит не такой сложный вопрос. И он правильно решает его. Между нами и им нет серьезных расхождений.

И Диний туманно намекнул, что он, вероятнее всего, вернется в Кар-Хадашт ранней весной. Набис очень интересуется деятельностью Ганнибала как шофета.

Дальше этого разговор о будущем у них не пошел. Утром их последнего дня на озере, когда Диний отвозил ее обратно, они договорились снова увидеться в тот же вечер. И все разговоры о будущем были отложены до этого часа. У него были еще дела в городе, которые нельзя было откладывать. Дельфион хотела было позвать его к себе, но у нее язык не повернулся сказать ему об этом. В ней все усиливалось нежелание вообще возвращаться домой. Они решили снова встретиться у храма Деметры.

Как только Дельфион пришла домой, Клеобула стремительно бросилась ей навстречу.

— Ах, как ты загорела! И будто стала выше ростом!

Так казалось потому, что она похудела. О, какой усталой и разбитой чувствовала она себя в те первые дни на озере; ее ноги были стерты в кровь от ходьбы. Но жизненные силы все прибывали в ней. Она словно помолодела. Рассеянно поцеловав Клеобулу, Дельфион спросила, что нового у девушек. Клеобула рассказала, что Пардалиска завела роман с одним золотых дел мастером. Он вдовец, и Пардалиска хозяйничает у него в доме.

— Ах, чуть не забыла! Барак вернулся. Он только что был здесь, спрашивал о тебе. Он сам не свой. Прибежал сюда вчера утром. Никогда не видела, чтобы кто-нибудь так сходил с ума. Мне пришлось долго уговаривать его, прежде чем он успокоился. Ведь он очень славный, правда? — закончила добродушная Клеобула, заметив, что выражение лица Дельфион не предвещает ничего хорошего для Барака.

Дельфион совсем забыла о нем.

— Если он снова придет, скажи ему, что я еще не вернулась. Скажи, я прислала записку, дескать, буду лишь завтра утром.

Это по крайней мере даст ей время подумать, как ей быть с ним.

— Он ужасно расстроен из-за тебя, — сказала Клеобула, выполняя данное ею Бараку обещание замолвить за него словечко. — Я считаю, что он славный. Он гораздо приятнее всех других наших гостей. И он действительно тебя любит.

— Да, он хороший, — рассеянно сказала Дельфион. — А как все остальные?

— Ах, Парикомпса хворала. Не так чтобы очень — головные боли, ведь они часто мучают ее. Кроме того, она кого-то ревнует к Ампелиске. Хармид уехал сегодня рано утром. Сказал, что погостит неделю-другую у приятеля. Он позвал двух рабов, чтобы вынести свои вещи. Это нас поразило. Ведь у него почти ничего не было, когда он переезжал к нам, верно?

Дельфион несколько удивила новость о Хармиде — в его внезапном отъезде было что-то странное. Но нельзя же, право, забивать себе голову делами этого Хармида. Наверно, наговорил с три короба какому-нибудь греческому купцу и напросился к нему в гости; дня через два он снова появится с ворохом злобных историй и будет рассказывать, как он поставил на место этого выскочку. От всего этого Дельфион вдруг почувствовала себя глубоко несчастной. Она ненавидела жизнь, в которую вернулась, и поняла, что больше не сможет принадлежать ни Бараку, ни кому-либо другому. Все мужчины ей были отвратительны, кроме Диния. А что, думала она с грустью, если она переоценивает свое чувство и через некоторое время забудет его? Но, во всяком случае, теперь она ни о ком больше и не помышляет. Она не вынесла бы сейчас даже прикосновения другого мужчины. Отныне ей придется быть только хозяйкой дома. Барак, конечно, будет ей надоедать. Может быть, лучше всего попросить его взять обратно свои подарки или хотя бы часть их. В ее мысли уже вошло что-то из привычного уклада ее прежней жизни, потребность найти какую-то точку опоры. Но где могла быть эта Опора (вне того идеального мира, о котором говорил Диний), как не в деньгах и не во всем том, что с ними связано? Нет, она не хочет возвращать Бараку его подарки.

Дельфион стала подниматься по лестнице, велев Клеобуле приготовить ей ванну. Как только она вошла в спальню, она сразу почувствовала что-то необычное в комнате. Это, несомненно, объяснялось ее недельным отсутствием, глубокими душевными переменами, происшедшими в ней. Может ли комната казаться ей привычной, если она сама так сильно изменилась? Ведь ее жилище отражало многие черты ее характера, ее наклонности. Однако чувство беспокойства в ней усиливалось. Но лишь когда она села и вытянула ноги, чтобы маленькая негритянка сняла с нее сандалии, она заметила, что изменилось в комнате.

— Как попал сюда этот сундук?

Негритянка этого не знала и только сверкнула зубами в ласковой улыбке. Мысли Дельфион снова вернулись к вопросам практической жизни. В глубине ее существа происходил какой-то переворот: одни силы расшатывали старые основы, другие этому противодействовали. Ее былые страхи и спокойная осторожность, так хорошо служившая ей раньше, боролись между собой, чтобы восстановить старое равновесие на новой основе. Она стала думать о том, что в ближайшие полгода будет усиленно трудиться, отпустит своих девушек, дав каждой маленький капитал, и через одного из банкиров купит усадьбу в Афинах или Коринфе. Тогда она будет знать, что имеет нечто надежное. И она снова сможет установить связь с Динием, даже если ему не удастся приехать весной в Кар-Хадашт… Однако другая, обновленная часть ее существа глумилась над этими планами. Планы всегда оказываются нереальными. Если она снова вернется к своей старой жизни, ее засосет рутина, она покатится вниз. Будут возникать все новые непредвиденные расходы, мечты об обеспеченной уединенной жизни станут все более несбыточными. Она никогда больше не увидит Диния. О, ее сердце изнывало от тоски при этой мысли. Все что угодно, только не это!

Вошла Клеобула.

— Я вот о чем хотела спросить тебя: можно, я скажу Бараку, что ты прислала записку специально на тот случай, если он вернется? Он так несчастен…

Дельфион надоело слушать о Бараке, но она была тронута добротой Клеобулы.

— Говори, что хочешь. Но без особых нежностей.

— Дело не только в его личных чувствах. Он беспокоится о тебе. Он не сказал ничего определенного, только намекнул на какую-то опасность… Я так и не разобралась толком. Дескать, тебе угрожает какая-то опасность. Я сама испугалась. Он намекал так туманно, но он ужасно страдал.

— Он хотел лишь разжалобить тебя, чтобы добиться встречи со мной, — довольно резко сказала Дельфион. — Пусть кто-либо из девушек поговорит с ним в следующий раз, если он тебя так расстраивает.

— Нет, я сама поговорю с ним. Он не расстраивает меня. Мне только жаль его.

Клеобула вышла. Едва за нею закрылась дверь, Дельфион потеряла всякую уверенность в том, что Барак просто пытается напустить на себя многозначительную таинственность. Она почувствовала подстерегающую ее опасность. На мгновение в ней даже поднялся протест против Диния и того отважного борющегося мира, который он представлял. Ей снова захотелось погрузиться в мечту, в образы вечного сотворения, смерти и обновления, изображаемые в мимах плодородия. И вдруг она похолодела от страха. Ее мысли снова вернулись к сундуку. Почему он стоит не на обычном месте? Ей захотелось сунуть руку в ящик, где хранились ее сокровища. Одно прикосновение к золоту и драгоценностям спасет ее от этого наступающего на нее потока, снова замкнет ее в себе, вызовет обратное течение.

Ощущение опасности усилилось, как только она принесла табурет и поставила его на сундук. И, взобравшись на него и подняв крышку ящика, она не удивилась, обнаружив, что он пуст. Просто разум ее отметил, что ее предчувствие оправдалось, что страхи подтвердились. На миг она даже испытала облегчение: теперь хоть известно, откуда нанесен удар. Неизвестность страшнее всего. Дельфион слезла, осторожно поставила табурет на место и снова села на кровать.