Заговор красного бонапарта

По глазам окружающей молодежи Тухачевский видел, что если не все высказываются так откровенно, как курносый комсомолец, то по существу таково мнение подавляющего большинства. Этому новому поколению фронт мировой революции, грохочущий в Испании, чужд и далек… ТУДА, на ТОТ фронт эти молодые люди, если бы это от них зависело, не дали бы ни одной жизни, ни одной винтовки. Только — казенные резолюции казенных митингов, «клеймящие и прочее». «Какое нам дело до этой Испании?» — казалось, можно было прочесть в молодых глазах при разговорах о красной Испании… И опять лишний раз Тухачевский понял, что только русской дорогой можно подойти к русскому молодому сердцу…

— Ну, как, товарищи снайперы? — весело прервал оживленный разговор массивный латыш Эйдеман, председатель Осоавиахима. — Мы вас снабдили новым оружием, — смотрите же не подгадьте! На носу заочное состязание с Парижем. В нем есть пункт программы — произвольное оружие. Вот тут-то новый автомат и нужно будет показать.

— А зачем всему миру наше новое оружие показывать? — возразил кто-то. — Мы этих самых парижан и старыми винтами за милую душу вздуем. А эту надо бы пока, до поры до времени, до войны в секрете держать.

Эйдеман засмеялся.

— Ничего не выйдет, товарищ. Пока оружие было в стадии испытаний, — это еще куда там ни шло. Но если мы собираемся этим автоматом всю нашу армию вооружить — а это будет первая армия в мире с автоматами — какой уж тут секрет?

— Это, значит, выходит, товарищ начальник, что вся наша боевая подготовка, как под стеклышком?

— Ну, не вся, — опять засмеялся толстый Эйдеман, — но, все-таки… Не забывайте, что, по существу, каждый иностранный военный атташе — узаконенный шпион. Он обязан доносить своей стране все, что у нас делается в области военного прогресса… Другое кое-что, может быть, можно утаить, но общеармейскую винтовку — трудно. Про конструкцию винтовки он даже имеет право знать, вот только сколько винтовок, — это дело наше… А потом — в стране ведь и тайные шпионы водятся.

— А чего ж Ежов-то смотрит? Где его ежовые рукавицы?

— Э-э-э-э, сволочь везде найдется. За деньги немало людей можно купить, со всеми их потрохами и совестью… Но не в этом дело, товарищи. Наше состязание с рабочим Парижем — официально — гражданское, пролетарское. Ты, товарищ Харченко, — обратился он к подошедшему председателю Всесоюзного комитета физкультуры, коренастому лысоватому человеку, признававшемуся, что из всех известных видов спорта он занимался только кеглями, — уже проработал все детали встречи?

— Ясно. Будут стрельбы из пистолетов, малокалиберок, армейского и произвольного оружия. И разными командами — детской, женской и мужской. Из Парижа к нам приедут их представители, а мы туда пошлем своих. Это — как контроль за выполнением правил.

— А в гражданскую команду военных возьмете?

Не только Харченко, но и почти все снайперы рассмеялись наивности вопроса.

— Эк, товарищ, какие вы нескромные вопросы задаете! Вы же пока не парижский контроль? У нас в СССР — все пролетарии, все трудящиеся, все, так или иначе, рабочие. А что на них надето — разве парижане могут разобраться?

Опять все рассмеялись, так как всем было ясно, что команда рабочих Москвы, разумеется, будет создана из лучших стрелков СССР.

— Тут у нас горе, — сказал загорелый комсомолец. — Одного нашего снайпера НКВД заграбастал; за что, про что — никто не знает. Гвоздев — Ведмедиком зовут; стрелок, что надо… Как бы его выручить, товарищ начальник.

— Гвоздев? Ладно, я поговорю с маршалом; он, надо полагать, все сделает, что можно. Надо выставить самых лучших, чтобы не подгадить.

— Ну и вздуем же мы этих парижанов! Как миленьких.

— Еще бы!.. С такими-то винтами! А как, товарищ маршал, скоро у нас будут не только испытательные винтовки, а на каждого стрелка своя собственная?

— В свое время, дорогой товарищ. Не раньше, не позже. Будьте спокойны. Сегодня же мною будет утвержден протокол испытаний, и ТОЗ приступит к массовому производству. А теперь, товарищи, не забудьте поблагодарить нашего дорогого изобретателя, товарища Дегтярева, сумевшего создать лучший в мире образец автомата.

Когда молодежь окружила старика, Тухачевский отвел Харченко в сторону.

— Слушай-ка, Иван Петрович. Ты говоришь, что женские команды тоже состязаться будут?.. Да? А ты уже наметил состав нашей советской контрольной комиссии, которая поедет в Париж?

— Ориентировочная наметка уже есть, но пока никто еще не утвержден.

— Так вот о чем я хотел тебя просить, дружище. Там ведь, в контрольной комиссии, одна женщина тоже должна быть?

— Ясно. Если женская команда стрелять будет, — то как же без бабьей представительницы?

— Понятно. Окажи-ка мне, брат, услугу — назначь в состав комиссии одну мою знакомую.

Харченко испытующе поглядел на маршала.

— А кто она такая?

— Местная московская студентка, стрелок первоклассный, ворошиловка. И французский язык малость знает. Харченко замялся.

— Я знаю, Иван Петрович, что это нелегко, — сказал Тухачевский, — но за нее мое полное ручательство и гарантия. Толковая девушка и прекрасно знает стрелковое дело. Так что с деловой стороны все в порядке. Окажи мне, пожалуйста, эту услугу, дружище, — добавил он, понизив голос и наклоняясь к уху «Главспорта». — Я не забуду этой любезности.

Харченко на минуту задумался. Конечно, кандидаток на поездку в Париж нашлось бы немало. Причины совершенно понятны. И многие из советских вельмож будут просить за своих «протеже». Но тут — стрелок, студентка и, главное, просьба самого Тухачевского, который не только сила теперь, но в будущем еще большая. Его благодарность — а он умеет и наказывать и благодарить — штука чувствительная и веская.

— Добре, — сказал, наконец, Харченко. — Идет… А скажи, дорогой маршал, эта твоя просьба имеет личный или политический характер?

— По-совести сказать, Иван Петрович, и то и другое. Во всяком случае, мне ты этим окажешь очень важную услугу. И я сумею тебя отблагодарить!

— Ну, что там… Старому товарищу, да чтобы отказать… Дай мне ее имя и адрес — я ее вызову и поговорю.

— Значит, обещаешь твердо, Иван Петрович?

— Твердо, Михаил Николаевич. Для тебя в лепешку, расшибусь, но все сделаю…

В Институте физической культуры шел публичный зачет по гимнастике. На открытой площадке, пользуясь последними теплыми днями, студенты сдавали испытания по руководству гимнастическими группами. Каждому давалось определенное задание и он (или она) обязаны были с назначенной группой провести определенные упражнения. На площадке было — шумно и весело. Дети, родные, знакомые, соседи, — все пришли с большой охотой полюбоваться красивым зрелищем. Одинаково одетые гимнасты, — стройная, здоровая, загорелая молодежь, — разбились на группы по всей площадке и выполняла задания экзаменационной комиссии. В одном углу шли прыжки в высоту. В другом — снарядная гимнастика, простые игры, метания. В центре ровные шеренги показывали вольные движения… Атмосфера бодрости и задора царствовала над зеленым полем.

Таня только что удачно сдала свой зачет и, еще не оправившись от веселого возбуждения, присела на скамейку, когда к ней подошел какой-то стройный молодой человек в штатском, с ясно заметной военной выправкой.

— Ну, как, товарищ Смолина, на сколько баллов сдали зачет?

— Да, кажется, на все, на которые можно было, — ответила Таня, удивленно осматривая незнакомого человека. — А откуда вы меня знаете?

Незнакомец добродушно усмехнулся.

— Тайна невелика. Прежде всего — ваша фамилия была названа перед испытаниями, а кроме того… — Кроме того? — Мы с вами уже знакомы. Не так давно и встречались. — Странно… Мне тоже так начинает казаться. Но где? Молодой человек опять улыбнулся.

— А вы не ломайте себе над этим голову, товарищ… Таня. И возьмите это вот письмецо. Да только незаметно. После прочтения обязательно уничтожьте сейчас же.

Девушка с удивлением смотрела на незнакомца.