Наставница королевы

Мой отец остался в Хэтфилде на ночь. Ее высочество милостиво приказала подать нам в гостиную изысканный обед, а после обеда даже заглянула к нам, пожала моему отцу руку, отведала и похвалила мед, который он привез в глиняных кувшинах, спрятанных в переметные сумы. Пусть она была бледна и одета очень просто, я видела, что на моего отца Елизавета произвела огромное впечатление. Потом она ушла, а мы с отцом и Джоном проговорили чуть ли не всю ночь. Отец снова и снова повторял, как он мной гордится. Я заверила, что прощаю его: он ведь не знал, что Мод — убийца. А то, что мама была жестоко и несправедливо убита, заставляло меня еще сильнее чувствовать духовное родство с Елизаветой.

Принцесса приходила еще раз — пожелать нам спокойной ночи, а наутро, когда я расчесывала ей волосы, сказала:

— Кэт, ты достигла в жизни куда больше, нежели я.

— Да ведь, любушка, вам предстоит пойти еще дальше.

— Но я слышала, как твой отец говорил, что гордится тобой, — голос у нее дрогнул. — Если бы мой отец сказал так обо мне, клянусь, я бы всем на свете пожертвовала ради этого.

Когда мой отец сообщил, что собирается в обратный путь, принцесса дала ему соверен — ведь у нас он ничего не хотел брать. Она убеждала его, что это плата за отличнейший мед, который он привез из такой дали: Когда мы прощались, повалил густой снег. Я помахала отцу рукой. Джон проехал с ним часть долгого пути до Девона. И после того дня я, прикасаясь к висевшему теперь у меня на шее маминому ожерелью, всякий раз горевала о том, что многие люди покидают этот мир прежде, чем им простят грехи их, прежде, чем они успеют помириться со своими родными. Мой отец прожил жизнь очень скромно, незаметно, у него были свои недостатки, и все же я чувствовала: как человек он был куда лучше, чем царственный родитель ее высочества.

А уже на следующий день мы получили письмо от Сесила, который извещал нас о том, что Сомерсет обезглавлен, а все его имущество конфисковано. «Что же теперь станет с его гордой герцогиней?» — подумала я. Несомненно, многочисленные враги, которых нажили они с мужем, возрадуются. Герцогиня потеряла все и отправилась в ссылку, в дальнюю провинцию. А весной дело приняло еще более серьезный оборот: выяснилось, что мы не зря боялись герцога Нортумберлендского. Король заболел и слег, однако это было не самым худшим. По какой-то совершенно непонятной причине он попрал принятый при отце закон и лишил обеих своих сестер права наследования.

— Не могу в это поверить, — снова и снова повторяла Елизавета, вышагивая по гостиной. — Эдуард нас обеих так любит! Я же чувствовала, что Нортумберленд что-то затевает! Ни малейшего намека на такую перемену — ни от него, ни от его величества, и вдруг как гром с ясного неба! Это так неожиданно для меня, если не считать, конечно, того, что я боялась за всех нас, в том числе и за свою кузину Джейн, когда услышала, что Нортумберленд добился возвышения ее отца, а затем женил на ней своего сына Гилдфорда Дадли, хотя сама она ничуть того не желала и противилась, как могла. Что же теперь на уме у этого дьявола-герцога? — обратилась она с вопросом к нам с Джоном и сама на него ответила: — Провозгласить Джейн Грей, сестру короля [70], наследницей вместо нас? Разрази его гром! Отец убил бы его за такое, голыми руками задушил бы!

Помню, еще девочкой, в Девоне, я слышала от старух поговорку о том, что беда никогда не приходит одна. Увы, это совершеннейшая правда. В июле 1553 года его величество король Эдуард Тюдор, не дожив до полных шестнадцати лет, скончался от ужасной, мучительной и неприличной болезни — то ли французской, то ли еще какой, мы так и не узнали. Кое-кто даже тихонько шептался о том, что короля отравили, однако вслух никто об этом не говорил. Нортумберленд вызывал Елизавету в Лондон — и перед смертью ее брата, и после, — но принцесса лежала в постели и жаловалась на нездоровье и на то, что убита горем. Она очень старалась, как и советовал ей Сесил, не попасть в когти Нортумберленда, да и в когти Марии, которую теперь должны были провозгласить королевой.

Последним ударом стало то, что Нортумберленд возвестил королевский указ, подписанный Эдуардом и скрепленный его печатью: сноха герцога Джейн Грей, в жилах которой текла королевская кровь, сим объявлялась королевой, а ее муж Гилдфорд, сын герцога и брат Робина, — королем Англии.

Мария также призвала Елизавету присоединиться к ней и постоять за правое дело, ибо немало англичан взялось за оружие, дабы защитить права Марии на престол. Во многом это была гражданская война — снова протестанты против католиков, — но Елизавете удалось не впутаться в это дело на протяжении тех недолгих девяти дней, пока царствовала Джейн Грей, а повсюду царила неуверенность.

Но вот самозваные король и королева схвачены и брошены в Тауэр (вместе с Нортумберлендом и еще двумя его сыновьями; одним был Робин, друг Елизаветы), и принцессе — делать нечего — пришлось ехать в Лондон, чтобы присутствовать при коронации сестры: тут уж отказ был бы воспринят как оскорбление, а перегибать палку было нельзя. Хорошо уж и то, что восстание англичан ради утверждения на троне Марии вернуло и Елизавету, пусть на время, в число законных наследников престола.

— Не могу я ехать в Тауэр, Кэт, пусть даже во дворец, и готовиться к торжественному въезду моей сестры в Лондон и последующей коронации. Мне безразлично, что там предписывают традиции королевской семьи, — заявила мне Елизавета, когда мы остановились, чтобы подкрепиться на последнем перед Лондоном постоялом дворе. — Мне думалось, что я смогу заставить себя побывать там, где убили мою матушку, но теперь вижу: это выше моих сил. В Лондон-то я прибуду, но не стану сопровождать Марию в Тауэрский дворец, как она приказала.

— Да ведь традиции играют огромную роль, вы и сами это знаете. Ваша матушка с триумфом прибыла туда накануне своей коронации, так что с Тауэром связаны и светлые воспоминания. Кроме того, обратите внимание на то, как народ приветствует вас на всем пути в Лондон, — убеждала я, взяв принцессу за локоть и наклонившись к ее уху; все это происходило в освобожденном для нас общем зале таверны. — Или вы полагаете, что мне приятно будет снова побывать в Тауэре? Но я пойду на это, лишь бы вы не оказались в немилости у Марии и заняли достойное место в ряду наследников престола — после стольких тяжелых и тревожных лет.

Елизавета сжала мою ладонь обеими руками, прикусила губу и кивнула.

— Но там ведь находится в заточении кузина Джейн, там Робин. Они, возможно, даже услышат, несчастные, как мы веселимся во дворце.

— Видите ли, ваше высочество, — сказала я, удерживаясь от того, чтобы пожалеть и приласкать ее, — я убеждена: Елизавета Тюдор способна совершить все, что ей необходимо делать ради блага Англии и ради того, чтобы когда-нибудь предъявить свои права на английский престол.

Она ответила мне сердитым взглядом, не желая даже полюбоваться, как под теплым октябрьским солнышком толпа народа ожидает ее появления.

— Мария станет пытаться обратить меня в католическую веру, но вот на это я ни за что не соглашусь, — твердо сказала Елизавета.

— И в этом, и во всем прочем мы с господином моим Джоном всегда вас поддержим.

— Верные люди, — произнесла принцесса, решительно тряхнув головой.

Я так и не поняла: то ли она соглашается с тем, что Джон и я — верные ей люди, то ли говорит о собравшейся на улице толпе. Елизавета поцеловала меня в щеку, расправила плечи, вздернула голову и вышла на крыльцо, взмахом руки и кивками отвечая на восторженный рев собравшихся.

— Храни тебя Бог, принцесса! Бесс Тюдор, истинная англичанка до мозга костей! — разобрала я в общем хоре приветствий, криков «ура!» и грома рукоплесканий.

Вот так с триумфом мы въехали в Лондон, встретились с королевой Марией в Тауэрском дворце и дождались ее коронации, от всей души надеясь, что ее царствование будет кротким и справедливым. По счастью, оно оказалось хотя бы недолгим.