Сирена

поймешь, потому что я сам не понимаю, что во мне делается. Пусть этот маркиз живет... или нет, чтоб ему пусто было! Я там не знаю, как будет с маркизом, а только чувствую, что без нее жить не могу. Скольких я ни видел на своем веку, а такой никогда не встречал. И зовут ее Верой! Имя-то какое чудное! Ведь лучше имени придумать нельзя!

– Ничего нет особенного! Имя как имя, а только для тебя в ней все хорошо!

– Да, разумеется, хорошо!

– Даже и то, что она знается с иезуитами? В этом доме сегодня их было несколько человек!

– Господи! – воскликнул Елчанинов, хватаясь за голову. – Я просто ума не приложу: она, маркиз, иезуиты... Да, может, она и сама не знает, среди кого находится; может, они завлекли ее... Да откуда ты, наконец, знаешь, что это иезуиты? Может, ты сам ошибаешься?

– Нет, я не ошибаюсь: я сам собственными глазами видел там патера Грубера; этого довольно!

– Да сам-то ты как попал туда?

– Все из-за маркиза де Трамвиля, благодаря его поручениям, которые он надавал нам; впутались мы, брат, в скверную историю, – ответил Кирш.

– Да неужели я не знаю, во что мы впутались!.. Только не житье мне без нее!

– Ты опять за свое!

– Да, опять за свое! Послушай, Кирш, друг ты мне или нет? Можешь ты исполнить одну мою просьбу?

– Какую?

– Пойдем сейчас к дому князя Верхотурова и будем там ждать, пока она не вернется.

– Да ты с ума сошел! Ведь, кажется, ясно, что она крепко любит своего маркиза, если ездит ухаживать за ним, и до тебя ей нет никакого дела! Да к тому же нам всего два шага до меня. Лучше зайди ко мне, у меня, кажется, есть бутылка рома.

Они были, действительно, почти у самого дома, где жил Кирш, который взял путь по направлению к себе. Елчанинов же, занятый своими мыслями, шел, безотчетно следуя за ним, не разбирая, куда идут они.

– А в самом деле, мы возле тебя! – проговорил он, осматриваясь. – Ну что же, зайдем!

«Странные люди эти влюбленные, – подумал Кирш, – совсем как дети!»

Кирш занимал две комнаты с отдельным входом в маленьком домике и, уходя, сам запирал дверь и уносил ключ с собой. Самовар ему ставила и приходила убирать его небольшое помещение хозяйская прислуга.

Кирш отпер дверь, зажег свечку, достал из шкафа ром, подал его Елчанинову и тут только заметил, что на его письменном столе лежал большой лист бумаги, и на нем крупными буквами, совсем незнакомым почерком было написано несколько слов.

Откуда мог взяться этот лист – было совершенно неизвестно, потому что замок на двери у Кирша был довольно хитрый и другого ключа от него не было. По-видимому, без самого Кирша никто не мог проникнуть к нему, а между тем лист с надписью незнакомой рукой лежал кем-то положенный на стол, и надпись, сделанная на листе, гласила: «Он жив в сыне».

Кирш прочел и остановился в недоумении; какой-то внутренний голос подсказал ему, что на этот раз для сношения с ним этими словами пользовались не отцы иезуиты, а кто-то другой, может быть, более сильный, чем они.

ГЛАВА XVII

В 1773 году папа Климент