Два брата

да, когда грозного Петра не было в Москве. Возвращаясь из походов и дальних поездок, царь каждый раз требовал к себе сына. Начинался строгий экзамен. Петр допрашивал, что пройдено, далеко ли ушел царевич в науках.

Петр хмурил круглые черные брови, полные щеки, исчерченные тоненькими красными жилками, тряслись от гнева.

— В безделии, Алешка, проводишь время! — гремел царь.

Он вставал и, огромный, на голову выше всех, хватал сына сильной рукой за плечо, встряхивал, выкрикивая укоризненные слова.

Царевич молчал, стискивал зубы, принимал вид угнетенной невинности, раздражавшей горячего, но отходчивого Петра.

Когда в Москву приезжали «высшие» (так звали Алексей и его придворные Петра, его жену Екатерину, Меншикова), царевич обязан был ежедневно являться к отцу, участвовать в его пирах.

Напрасно пытался уклониться Алексей от этой тягостной для него обязанности: занятия, болезнь — все предлоги отвергались Петром. Царевича приводили на пир.

Играла музыка, царь и его придворные веселились. Алексей сидел, упрямо склонив большую крутолобую голову с темными прямыми прядями волос, падавшими на лицо.

— Что ты, как сова, нахохлился? — кричал Петр на сына. — Пей!

Царевич отпивал из бокала с видом величайшего отвращения…

На одном из пиров царю пришла в голову мысль. Он никогда не откладывал исполнение своих намерений.

— Алеша! — громко позвал он.

Царевич неторопливо подошел:

— Что угодно, батюшка?

— Надумал я отдать тебя учиться к токарю. Что такой тряпкой растешь? Ни силы, ни проворства… Постоишь часика по три-четыре в день за станком, так откуда и сила возьмется!

— Как прикажете, батюшка, — смиренно поклонился Алексей.

— Ты мне скажи: хочется ли тебе обучаться такому превосходному ремеслу? — настойчиво спросил Петр.

Царевич равнодушно ответил:

— Ваша воля священна, и, ежели желаете обучать меня мастерству, почту это пользой и удовольствием.

— Мм… — Царь громко выругался и с досады хватил целый кубок мальвазии.{[75]} — Враждебен ты мне!.. Чую!.. Пошел прочь с глаз моих!

Алексей отправился на свое место с тем же неподвижным лицом, со злым взглядом опущенных глаз, прикрытых густыми ресницами. Царь крикнул ему вслед:

— Завтра отправишься к мастеру Людвику де Шеперу!
* * *

На следующий день царевич явился к де Шеперу в сопровождении дядьки Никифора Вяземского.

Мастер был предуведомлен о царской воле и встретил высокого посетителя у ворот дома.

Среднего роста, юркий, с острыми усиками, с небольшой бородкой клинышком, де Шепер беспрестанно кланялся, расточал комплименты.

Склонясь чуть не до земли, мастер помог царевичу выйти из кареты и, подхватив его под руку, повел через двор в мастерскую.

— Царская милость наполняет мою душу необычайной радостью, — болтал француз, сияя улыбкой. — Обучать токарному искусству наследника великой державы Российской — великая честь для меня, скромного мастера…

— Вишь разливается, треклятый, как курский соловей! — ворчал Вяземский, который не понял из сладких