Хомуня

— А разве лишь оружию под силу установить твердую власть? — нахмурился епископ. — Разве князья не в силах договориться между собой и ради отчизны пожертовать своей вольницей? Я не вижу большой разницы между царской властью и любым другим правлением. Еще древние говорили, что не обряды и законы сами по себе могут помочь государству, а лишь люди, которые ведут народ, куда пожелают. Если они ведут его хорошо, то и обряды, и законы полезны, если плохо, то бесполезны. Тот, кто хочет приказывать, сначала сам должен научиться повиноваться. Повиноваться не по принуждению, не из-за страха, страх — это удел рабов, повиноваться сознательно, пользы ради своего отечества. В этом и церковь станет на сторону князей, поможет им держать народ в повиновении. Сила любой страны в единстве. Разве тебя, князь, не беспокоит нашествие монголов, беспощадно уничтожающих на своем пути саклю раба и божий храм, мужчин и женщин, стариков и детей? Огненным смерчем они прошли по Грузии и степной Алании, в прах повергли храмы господние.

— Монголы — степной народ, в горы они не пойдут. Да и вряд ли сумеют воевать они в наших ущельях. Нет, монголы не страшны горцам, — сказал Кюрджи и снова погрузился в свои мысли.

Взглянув на лук, висевший на ковре, князь улыбнулся. Он хотел было рассказать епископу, что недавно, месяц назад, встречался с тайным монгольским послом, который как раз и подарил ему этот щедро украшенный золотом лук. И ничего страшного в том низкорослом госте Кюрджи не нашел. Вполне обходительный человек. Может быть, слишком небрежен в одеждах и нечистоплотен. Чем-то скотским от него несло. Ну да бог с ним. Он же не женщина.

Посол Бутхуу прибыл в город, когда солнце закончило свой дневной путь и опустилось на вершину Мицешты. Монгола сопровождали дружинники князя Худу-Темура и двадцать половецких воинов. В тот вечер Кюрджи как раз и узнал о поражении аланов в степях между Тереком и Кумою.

Перед нашествием татаро-монгольских туменов под предводительством Джебе и Субудай-багатура низинным аланским князьям удалось привлечь на свою сторону большую орду половцев, поэтому в первые дни сражения ни той, ни другой стороне не удалось добиться победы. И тогда татары направили своих людей к половцам, чтобы сказать: «Мы и вы одного рода, а эти аланы не из ваших, так что вам нечего помогать им; вера ваша не похожа на их веру, и мы обещаем вам, что не нападем на вас, а принесем вам денег и одежд сколько хотите; оставьте нас с ними».

Половцы соблазнились и потребовали от татар не только одежды и денег, но и много скота и лошадей. Татары не торговались, отдали все, что те просили. А как только половцы откочевали в глубь Дешт-и-Кыпчака, в глубь своих степей, напали на алан, разграбили и предали огню их села и города, часть людей истребили, часть забрали в полон и сразу двинулись на тех же самых половцев.

Главный половецкий хан, Юрий Кончакович, раскаялся в своей измене, но было уже поздно. Татары схватили не только его, но и хана Данилу Кобяковича, их вельмож и всех умертвили. Остатки половецких войск татары гнали до берегов Сурожского моря.

Джебе и Субудай-багатуру покорились все народы, которые попадались им на пути. И все это предопределено богами: большие рыбы едят маленьких.

Бутхуу, скрестив ноги, сидел напротив Кюрджи, держал на коленях отделанный золотом лук и наслаждался впечатлением, которое произвел на алдара его откровенный рассказ. Кюрджи побледнел. И нельзя было понять отчего: то ли от страха, то ли от негодования.

В те минуты Кюрджи больше всего волновало, почему половцы и аланы оберегают жизнь этого грязного коротышки, соплеменники которого столько принесли несчастья обоим народам.

Монгол словно прочитал мысли алдара, усмехнулся:

— Те из вождей половецких и аланских, кто честно и покорно склоняет голову перед непобедимыми монгольскими ханами и помогает им разбить строптивых соплеменников, получают большие награды. Прими и ты, князь, этот великолепный лук. — Монгол бережно, обеими руками поднял сверкающий от всполохов лампады тяжелый лук и протянул Кюрджи. — На нем столько золота, сколько стоят все твои табуны.

— Откуда тебе известно, сколько у меня лошадей? — удивился Кюрджи.

— Если бы я ничего не знал о тебе, то не сидел бы с тобой рядом. Война с аланами еще не закончена, покорена только небольшая часть этой страны. Основное еще впереди. Я не могу сейчас точно сказать, когда мы обратим победоносный меч на головы князей, поставивших ногу состязания на черту сопротивления. Может быть, это случится не скоро. Но ты уже сейчас должен знать о неизбежной гибели страны и быть готовым поступить на службу к Великому хану. Может быть, ты пожелаешь со своей дружиной и всеми своими людьми переселиться на восток, в Монголию, или в Поднебесную страну, покорную монголам, — в Китай? Аланы — хорошие воины, они нужны монголам и на востоке, чтобы усмирять тех, кто вздумает поднять голову против Великого хана. Подумай, князь. Там тебя ждет богатство и слава. А пока живи здесь. Когда потребуешься, я сам приду к тебе, или пришлю человека. — Монгол встал и приказал: — А теперь возьмись рукою за очажную цепь и поклянись Сафе до конца жизни быть верным Великому хану.

И Кюрджи поклялся. Он и сейчас не жалел об этой клятве, но рассказывать о ней кому-либо считал излишним. Еще неизвестно, как все обернется.

Услышав шум в соседней комнате, все четверо подняли головы и повернулись к двери. Там стояли Бакатар и сарацинский купец Омар Тайфур.

Епископ Феодор поморщился, ему не хотелось прерывать начатый разговор, да и видеть сарацина, затеявшего стычку с племенем Бабахана, не доставляло удовольствия. Кюрджи, наоборот, обрадовался возможности покончить с неприятной для него темой. Хозяин дома встал и приветливо протянул руки навстречу купцу.

— Я рад, что ты решил еще погостить в нашем городе, — сказал он, обнимая Тайфура. — Твое преосвященство, — Кюрджи повернулся к епископу, — позволь мне представить тебе моего друга — это самый богатый купец из Трапезунда, Омар Тайфур.

— К сожалению, мы уже встречались, — недовольно буркнул епископ.

— Да? — поразился Кюрджи. — Когда же вы успели?

Епископ промолчал. Отец Димитрий решил внести ясность.

— Если бы карета его преосвященства появилась перед спуском в ущелье Инджик-су несколькими минутами позже, то по вине купца могла пролиться кровь племени Бабахана, которому ты, Кюрджи, покровительствуешь.

— Бабахана? Я как-то слышал об этом человеке. Еще мой отец разрешил ему поселиться в одном из соседних ущелий. Бабахан исправно платит мне дань. Правда, дань эта не так велика, как мне хотелось бы. А что случилось?

— У меня сбежал раб, князь, а Бабахан поймал его и присвоил себе, не хочет отдавать, — ответил Тайфур.

— Смотрите, какой наглец! — возмутился Кюрджи. — Надо бы его проучить. Ну и Бабахан, козел бородатый, зна-а-ает, что много денег честно не заработаешь.

— Если бы все дело было в бороде, — усмехнулся сарацин, — то козел раньше всех стал бы шейхом.

— Скажи, Тайфур, — поднимая с пола костыли обратился русич к купцу, — если бы ты случайно не встретил Бабахана, то возвратился бы с караваном обратно в город?

— Нет, конечно. Проводник меня торопит, погода портится. Он боится, что на перевалах в неурочный час выпадет снег.

— Зачем же тебе упускать время из-за несчастного раба? Выпадет снег — и ты можешь потерять еще больше. Я в этом убедился на собственном опыте, — русич выразительно постучал костылем по своей деревянной ноге. — Понял, о чем веду речь? Лучше один воробей, которого держишь в руке, чем тысяча птиц, летящих по воздуху.

Купец не удостоил игумена ответом, обратился к Кюрджи:

— Прошу тебя, князь, прикажи вождю рода возвратить беглеца, он подал дурной пример остальным рабам моим. Ты же знаешь, что свое имущество каждому дорого. Я в долгу не останусь.

— Это не так просто, дорогой Тайфур, тут не приказывать надо, посылать дружину…