Жизнь и смерть генерала Корнилова

Держались стражники тесно, с местным населением старались дружить, на помощь им приходили обязательно, так же, как и местные, старались откликаться на их просьбы...

В отряде полковника Корнилова оказались и браться Созиновы, Василий и Егор. Василий возмужал, раздался в плечах, обзавёлся рыжей бородкой, на погонах теперь носил лычки младшего урядника, на груди — серебряного Георгия IV степени. Круглые крыжовниковые глаза Василия сияли по-прежнему радостно и готовно.

Корнилов, увидев его, удивился:

   — Земляк, а бородка раньше вроде бы тёмная была, не рыжая. И усы были тёмные... А?

Созинов беззаботно рассмеялся:

   — Выгорели, ваше высокоблагородие. И усы, и борода. — Созинов сделал шаг в сторону, за ним стоял такой же плечистый крепыш, как и сам Василий, побратавшийся с солнышком, с короткой потной чёлкой, выбивающейся из-под форменной казачьей бескозырки, и зеленовато-наземными круглыми глазами. — Это брат мой, ваше высокоблагородие, — представил его Созинов, — родной. Помните, когда мы были на Тянь-Шане, я вам о нём рассказывал?

Корнилов этого не помнил, но тем не менее наклонил голову:

   — Помню.

   — Зовут Егором. — Созинов хлопнул брата ладонью по плечу. Голос младшего урядника звенел радостно. — Старшой в нашей семье. А теперь когда отца нет — вдвойне старшой.

Егор Созинов неспешно приложил руку к бескозырке:

   — Ваше высокоблагородие!

Корнилов тронул его рукою за плечо.

   — Можно без высокоблагородий. Мы — из одной станицы.

Егор снова вскинул ладонь к виску.

   — Есть!

   — Как устроились?

   — Служим на одном посту — четырнадцатом, — доложил младший Созинов, — успели уже побывать в двух стычках. Ждём родственное подкрепление.

Корнилов приподнял бровь.

   — Какое подкрепление?

   — Младший брат должен прибыть — попросился сюда, в Китай. Будем служить втроём. — Звонкий голос Созинова сделался ликующим, младший урядник искренне был рад тому, что целая фамилия Созиновых служит на границе.

   — Это хорошо, — сказал полковник, оглядел выгоревшее обмундирование братьев. — Жалобы какие-нибудь есть?

   — Есть, ваше высокоблагородие. — Младший Созинов одёрнул на себе гимнастёрку, вытянулся — хоть и разрешил полковник обращаться к нему без «высокоблагородий», а обращаться так, упрощённо, было нельзя: слава о Корнилове шла как о человеке очень строгом. — Разрешите наябедничать?

   — Ну... ябедничайте!

   — К нам на пост привезли гнилую муку.

Лицо Корнилова изменилось, по щекам как судорога пробежала, ноздри недовольно раздулись.

   — Этого ещё не хватало, — удручённо пробормотал он.

   — Так точно, ваше высокоблагородие! — Василий снова одёрнул на себе гимнастёрку. — Я тоже так считаю.

Старший брат, Егор, дёрнул его за рукав:

   — Ты чего?

   — Тихо, тихо, братец, — осадил старшего брата младший и решительным движением руки загнал его за себя. — У нас с господином полковником не только добрые земляческие отношения — нас связывает и другое: мы двенадцать лет назад вместе на Памирах грызли лёд. Такое не забывается.

   — Сегодня вечером я приеду к вам на пост, — пообещал Корнилов.

Свои обещания полковник Корнилов привык выполнять.

В сумерках он прискакал на четырнадцатый пост вместе с адъютантом — подпоручиком в ладной шинели, перетянутой новенькими скрипучими ремнями. На кителе подпоручик с удовольствием носил значок выпускника Казанского пехотного училища.

Начальник поста прапорщик Косьменко поспешно выскочил на порог дома, в котором призывно светились огнями керосиновых ламп окошки, вытянулся в докладе, но полковник движением руки остановил его.

   — Не надо никаких докладов, — сказал он. — Показывайте вашу муку.

Начальник поста смутился:

   — Виноват, господин полковник!

   — Не краснейте, прапорщик, вы не девица. Показывайте, что вам привезли.

Растерянное лицо прапорщика сделалось обречённым, он махнул рукой.

   — Прошу за мной, господин полковник!

На пост привезли пять мешков муки, их сгрузили в кладовку, примыкавшую к кухне, и накрыли рогожей. Прапорщик, сдёрнув рогожу, указал на мешки, Корнилов мрачно оглядел мешки, ткнул плёткой в один из них:

   — Ну-ка, вытащите этот куль.

Куль вытащили.

   — Развяжите! — приказал Корнилов.

Прапорщик дёрнул верёвку за небольшой кручёный хвостик, размочаленной метёлкой выглядывавший из узла, распустил верёвку. Корнилов освободил горло мешка, запустил руку в муку, ухватил горсть. В муке шевелились жирные, противно морщинистые черноголовые червяки. Брезгливая тень наползла на лицо полковника.

   — Кто прислал муку?

   — Привезли с продовольственного склада корпуса...

Корнилов потемнел ещё больше: продовольственными складами ведал могущественный человек, имевшей прочные связи в столице, в кругах, приближённых к царской фамилии, — генерал-лейтенант Сивицкий. Бороться с Сивицким было бесполезно, Корнилов это знал, но тем не менее приказал:

   — Развяжите второй мешок!

Второй мешок также оказался набит червями.

   — В остальных мешках — то же самое, — виновато произнёс прапорщик.

   — И что вы собираетесь со всем этим делать? — спросил Корнилов.

   — Была бы моя воля — вернул бы, господин полковник. Но ведь тогда меня со света сживут. Порядки у нас суровые, высшие чины низшим спуска не дают.

   — Понятно, — глухо, без всякого выражения в голосе проговорил полковник. — Завтра вам, прапорщик, привезут другую муку, в обмен. А этим, — Корнилов ткнул плёткой в горловину мешка, — этим я займусь сам.

Он вихрем слетел с крыльца дома, в котором располагалось помещение поста, и прыгнул в седло. Огрел лошадь плёткой, та, бедная, едва на дыбы не взвилась. Корнилов галопом пустил её к воротам и уже на скаку запоздало скомандовал адъютанту:

   — Поехали!

Снабжение округа продуктами находилось не только в руках генерала Сивицкого, но и его людей — в основном «штатских шпаков» — гражданских чиновников, привыкших не только вкусно есть и пить, но и с размахом устраивать свою жизнь. Естественно, за счёт подопечных солдатских душ.

Колеса пролёток этим людям смазывали чистым сливочным маслом, в то время как солдаты готовы были заправлять свой жидкий кулеш тележной мазью либо жиром дохлых коров. Мука, набитая червями, как филипповские булки изюмом, мясо, к которому нельзя было подходить без противогаза — можно свалиться замертво на землю, словно в газовой атаке, рыба, нашпигованная белыми глистами, — всё это считалось в поставках обычной вещью.

Офицеров, которые отказывались принять «порядок», навязываемый генерал-лейтенантом Сивицким, из корпуса пограничной стражи старались убрать.

Так это произошло с капитаном Вилямовским, который отказался кормить червивой мукой своих солдат. Поляка просто съели, как его соотечественники едят горячие шпикачки с тушёной капустой. Вилямовский, кажется, слышал, как хрустят его кости, как чужие зубы вгрызаются в его тело, кричал, взывал о помощи, но никто на помощь к капитану не пришёл.

Воровством казённых денег, обиранием солдат, у которых отнимали последние копейки, даже на махорку не оставляли денег, хапужничеством занимались фигуры более крупные, чем Сивицкий. Например, генерал-адъютант Ренненкампф. Этот чин с широкими жёлтыми лампасами закупил двадцать тысяч пудов солёной кеты, совершенно несъедобной, от которой воротили морды даже голодные собаки, — она не годилась не только псам, не годилась даже в печь — слишком много было от неё ядовитого дыма, вони, треска, искр, — поставку кеты Ренненкампфу осуществил некий Шлезингер. В ту же пору хабаровский заводчик Грачёв готов был поставить первосортную подкопчённую кету за цену, в три раза меньшую, чем поставил Шлезингер... Однако Ренненкампф предпочёл отдать казённые деньги Шлезингеру. Надо полагать, что изрядная часть их вернулась к славному генерал-адъютанту. В большой кожаный кошель.