С Антарктидой — только на Вы

— Приехали, — голос Чуракова возвращает меня к действительности. Мы стоим? АТТ черной тушей замер в пяти — шести метрах перед нами. Стоим!

По окаменевшим мышцам рук, ног, спины вдруг начинает разливаться тепло. Что за черт? Тягач снова теряет резкие очертания. Провожу рукой по лицу, по глазам. Их заливает пот. И не только лицо — по всему телу бегут ручейки, словно кто-то выжимает из меня воду. Но это не страх, его почему-то не было и нет, хотя, по всем признакам, он должен бы теперь появиться. «Видимо, все мысли и чувства настолько были подчинены работе, что даже страху места не осталось». В кабине — молчание. Поворачиваюсь. У всех какие-то отрешенные лица, словно то, что произошло, никого из нас не касается.

Перехватываю виноватый взгляд Дуксина. Полет, который на миг ушел в прошлое, стремительно возвращается в памяти.

— Толя, ты чего? — чувствую, что надо бы добавить в голосе резкости и строгости, но — не получается. — Ты чего?

— Командир, я только на секундочку отвлекся, глянул за борт. Помочь тебе хотел. Извини...

— Но теперь-то ты все понял? В таких случаях твое дело — только приборы! Для тебя нет ни нас, ни земли — один Ил с его приборами.

— Я понял, понял.

— Разрешите? — в кабину к нам входит Израэль. На лице улыбка:

— Спасибо. Всем большое спасибо. Такого я еще не видел. Он пожал всем руки и вышел.

Сквозь шорох снега и удары ветра улавливаем рев двигателя АТТ. Он освобождает нам полосу.

— Поехали на якорь. Дуксин — рули зажать!

Вернулись к бочкам, где оборудованы крепления для нашего Ила, развернули его носом к ветру. Когда вышли из машины, попали прямо в объятия вездеходчиков и членов комиссии.

— Ну, ребята, вы даете, — проворчал водитель АТТ, — мы страху натерпелись... Вы над нами мелькнете, а душа у меня — в пятки. Сейчас будет взрыв. Вот сейчас. Там же горы...

— Видишь ли, отец, — Дуксин засмеялся, — штурман наш целил в них, целился, но так и не попал.

— Хватит трепаться, — оборвал их я, — нас и так на станции заждались.

Но пришлось задержаться — машину требовалось заправить, осмотреть, подготовить к полету, который я, проанализировав погоду, назначил через четыре часа. Судя по всему, к «Новолазаревской» подходит мощный циклон, и если не уйдем домой сегодня, можем застрять здесь на неделю.

«Поспать бы, — думаю я, покачиваясь в тягаче, — мне нужен отдых хотя бы на пару часов».

Израэль с комиссией, они приехали на станцию раньше, похоже, расписали наши поиски ВПП во всех красках, и экипаж встречают почти так же, как космонавтов на Красной площади. Американец Грег Вейн, пораженный нашим мастерством, вручает прекрасный снимок станции ночью. Нас обнимают, хлопают по плечам, говорят какие-то возвышенные слова, тащат за столы, уставленные разной снедью и бутылками. Но ни есть, ни пить не хочется, а к спиртному и притрагиваться нельзя. Воспринимаю все происходящее, словно сквозь приятный легкий туман, но из этих объятий надо вырываться, хотя вижу много старых добрых знакомых и с каждым хотелось бы перекинуться парой слов. Устроил на отдых экипаж, а сам пробился в радиорубку к радистам:

— Мужики, я от вас не уйду — дайте два часа поспать?!

— Ложись, командир, — мне тут же быстро готовят постель, и я падаю в нее, не раздеваясь. Последнее, что успеваю сказать:

— Разбудите через два часа. Мы должны улететь сегодня... Просыпаюсь сам, в точно назначенное для себя время — сработали внутренние часы. Короткие сборы, и снова приходится чуть не силой заталкивать своих пассажиров в АТТ. Нам надо спешить на аэродром: погода все ухудшается, по всему чувствую, что вот-вот накроет циклон, а здесь... Я понимаю этих людей: их связывают друг с другом зимовки в Арктике и Антарктиде, походы, тяжелейшая работа, риск, захлестывают воспоминания, в них они возвращаются к драгоценным дням и событям, оставшимся в памяти... Они ищут какие-то слова, которые кажутся сейчас очень важными, а тут мы торопим:

— Быстрее, быстрее... Не успеем уйти, пурговать будем неделю!

— Черт подери, даже поговорить не дают! Занимаем места в кабине Ила. Погода — на пределе.

— Взлетаем!

Машина разбегается будто по волнам. Невысокие косые сугробы дымятся от ветра, снег ручейками ползает по ВПП. Нет, с первого раза взлететь не удается. Разворачиваюсь и по пробитому следу возвращаюсь к старту. Снова разбег, но теперь уже машина идет ровно, не зарываясь лыжами в передувы. Взлетаем. Проходим над станцией, ее заволокло облаками. Идет снег. В наушниках — прощальные приветы тех, кто остался, и пожелания доброго пути.

Восток — дело тонкое...

От циклона мы оторвались, пройдя больше двухсот километров. Антарктида снова засияла, заулыбалась. Связались с японской станцией «Сева» — у них штиль, ярко светит солнце, все готово к нашему прилету. Я глянул на часы:

— Слава, когда к ним притопаем?

— Если не будет встречного ветра, к шестнадцати сорока будем над японцами.

Расчет штурмана оказался точным. Прошли над «Севой». Аккуратненькие домики, японцы в ярких курточках, вездеходики...

— Командир, они по-русски не понимают, — в голосе бортрадиста легкая растерянность, — по-английски тоже с трудом лопочут.

— Это с ними пусть Израэль разбирается, наше дело — доставить его к ним.

Прохожу над местом посадки, обозначенным японцами. Стоят транспаранты, торчат флажки — все, как положено, да и место вроде ровненькое. Прошли еще раз над этой полосой, торосы далеко, трещин тоже, вроде бы, нет. А в душу неизвестно почему, абсолютно без всякой причины, просачивается тревога. Прохожу еще раз, пониже. Все, кажется, в порядке — и флажки, и снежок блестит, и транспарантики на месте. Тогда, почему мне так неспокойно?

Кто-то трогает меня за плечо. Оглядываюсь — Израэль:

— Чего мы не садимся?

— Не нравится мне это место. Вроде ничего страшного не вижу, а не нравится.

Прохожу еще раз. Полутени какие-то на полосе. Или мне показалось?

— Толя, ты видел что-нибудь? — спрашиваю у второго пилота.

— Солнце низко, не пойму, что там...

— Уходим отсюда. Передаем по-русски вниз, что здесь мы садиться не будем. Просим указать другое место.

Кажется, нас поняли. Встречающие — бегом к вездеходам и на них рванули на другую сторону острова — западную. Высыпали там, машут, показывая, куда надо садиться, но с берега почему-то не сходят на лед.

«Декабрь, разгар лета, — я начинаю просчитывать вариант, который мне предлагают, — в Антарктиде таяние снега и льда начинается с западной стороны. Значит, лед здесь может уже ослабеть. Поглядим...» Прохожу над берегом. Точно. Камушки чернеют, уже обтаяли, ледок синенький, тонкий.

— Здесь тоже нельзя садиться. Передай им, что будем сами подбирать посадочную площадку.

Сделал еще один круг, отошел ближе к берегу с востока. Ага, кажется то, что нам надо, — между островом и материком полоска заснеженного льда.

— Садимся!

Машина мягко коснулась снега, прошуршала по нему, как по стационарному аэродрому, и замерла. Через несколько минут подъехали на своих вездеходах хозяева — веселые, счастливые, улыбающиеся. Вездеходики, как игрушки, японцы, как куколки, в своих разноцветных костюмах, в общем — все о кей!

Израэль тоже машет им приветственно рукой. Поставили стремяночку, Юрий Антониевич только ступил на нее, а она — р-раз — лопнула. Пришлось искать другие подручные способы покидать самолет. Выгрузились, разместились в вездеходиках, весело покатили к станции. А вот и та площадка, которую нам первой предлагали для посадки. Мне стало не по себе. Я увидел, как на мгновение словно «потухло» лицо Израэля. Дуксин по русской привычке лишь удивленно присвистнул. Да и было от чего сердцу упасть в какие-то глубины моего существа: там, где мы должны были сажать Ил-14, мирно лежали здоровенные надолбы, заснеженные, прикрытые настом, обкатанные ветрами и солнцем.

— Это что за лбы, командир? — тихо спросил меня Дарчук.

— Возможно, старые торосы. Видишь, какая длинная волна?