Бомба для Гейдриха

«Дата: 24 июня 1942 г. По приказу гестапо в Пардубицах я был уполномочен подвергнуть экзекуции 34 человека в лесистой местности, где расквартирована пардубицкая шупо. Экзекуция началась в 21.15 согласно списку».

Тридцать четыре жителя Лежаков ставятся, каждый раз по трое, под дула полицейских винтовок. Самой младшей, Геленке Скалицкой, всего 16 лет.

«Осужденные держались стойко и уверенно», — заполняет рубрику отчетного бланка старший лейтенант Праус, командир карательной роты.

«Когда же потом сотрудники пардубицкого гестапо вернулись обратно, — заканчивает свои показания от октября 1942 г. гестаповец Шульце, — я узнал от них, что Лежаки горели прекрасно, что это было великолепное зрелище. У каждого из них на пальцах было по нескольку обручальных колец, которые они отдали в переделку пардубицким ювелирам».

В программу, детально разработанную и продуманную, достаточно вставить название населенного пункта. Безразлично какого: оно могло называться Лидице, Лежаки или иначе [14], лишь бы это соответствовало «конечной цели», над достижением которой трудился Гейдрих, а до него другие, и после него снова другие.

...Участники покушения мертвы. Их помощники и почти все до единого члены их семей расстреляны. Закончилась жизнь двух последних из «Сильвер А»: радиста Потучека настигла пуля жандарма во время преследования, а командир группы Бартош сам пустил себе пулю в лоб, когда увидел, что скрыться от преследователей невозможно.

Кто же еще остался?

29 июня 1942 г. в кабинет Паннвитца (теперь уже криминального советника) в «Печкарне» привели Карела Чурду. Паннвитц достал чековую книжку «Кредитанштальт дер Дойтшен» за номером 18311, выписанную на имя Карела Чурды, с вкладом в 5 миллионов крон в счет назначенного вознаграждения, приложил к ней новое удостоверение личности. Снова фальшивое: Карл Йергот, торговый служащий. На этот раз его, разумеется, изготовляли не в разведывательном отделе министерства национальной обороны в Лондоне, а в пражском управлении гестапо.

Чурда-Йергот получил от гестапо квартиру в Виноградах, на Французской улице, дом 8, ежемесячное жалованье в сумме 30 тысяч протекторатных крон, сапоги, кавалерийские бриджи и зеленую шляпу. Он женился на сестре гестаповца Эрета, а она стала обучать его немецкому языку, чтобы он лучше подготовился к своей будущей роли владельца поместья. Потому что Чурда хочет после победы третьего рейха приобрести поместье где-нибудь в районе Варты, на польской территории, которая, безусловно, после войны будет заселена людьми немецкой крови.

Пока же он будет служить гестапо. Будет объезжать разные города и села в протекторате, выдавать себя за чехословацкого парашютиста из Англии (роль свою он знает хорошо) и передавать гестапо сведения о тех, кто ему будет предоставлять кров и оказывать помощь. Несколько раз с разрешения Франка ему давались особые поручения за границами протектората, в Баварии: когда среди обломков британских бомбардировочных самолетов, сбитых немецкой противовоздушной обороной, находили обгорелые тела людей в штатском с протекторатными удостоверениями в карманах. Чурда будет отвечать на вопросы следователя мюнхенского гестапо, может ли он опознать по фотографиям и останкам погибших, знал ли он их и видел ли их в Англии. Он сообщит и то, что ему известно об их знакомых и родственниках в протекторате.

Его позорный путь закончился 5 мая 1945 г. в Манетине, возле Пльзени. Там он был схвачен революционными органами, когда, уложив в чемодан миллион германских имперских марок и германский имперский паспорт, готовился удрать на запад, в Германию, к американцам.

Таков конец предателя: его ждал смертный приговор, который он сам себе подписал в июне 1942 г.

...«Вплоть до трагедии, разыгравшейся в пражской церкви, гаховские изменники уверяли чешский народ, что, как только будут пойманы участники покушения на Гейдриха, чрезвычайное положение в стране будет отменено и казни прекращены, — говорил в комментариях московского радио 27 июня 1942 г. Клемент Готвальд. — Согласно официальной версии гестапо, теперь «преступники схвачены», однако чрезвычайное положение не отменено, казни продолжаются еще в большем масштабе, чем прежде, а к уничтожению Лидице прибавилось уничтожение еще одного чешского населенного пункта — Лежаков, возле Хрудима. Итак, истекший месяц показал, что оккупанты использовали покушение на Гейдриха как предлог, чтобы развязать против чешской нации истребительную войну, которая развертывается все шире и шире и приобретает угрожающие размеры».

Число жертв, павших в этот страшный период, невозможно точно подсчитать. Одни только военно- полевые суды в Праге и Брно вынесли более полутора тысяч смертных приговоров. Согласно донесению Франка Гитлеру, 3188 чехов были заключены в тюрьмы. Какова же была их судьба, если во всех тюрьмах и концлагерях чешские заключенные подвергались массовому истреблению? В панкрацких застенках Юлиус Фучик записал на листочках папиросной бумаги:

«Из вечера в вечер слышишь, как внизу в коридоре выкликают по именам заключенных. Пятьдесят, сто, двести человек, которые через минуту будут связаны и погружены в грузовики, как скот, предназначенный на убой, и отвезены в Кобылисы для проведения массовой казни. Их вина? Прежде всего та, что у них нет вины. Они были арестованы без связи с каким-либо значительным поводом, не было никакой необходимости в следствии, и поэтому они будут казнены. Сатирический стишок, который прочитал товарищ девяти другим, приводил к их аресту перед покушением. Теперь они заключенные-смертники за одобрение покушения. За полгода до этого была заключена в тюрьму женщина, подозреваемая в распространении нелегальных листовок, Она и понятия об этом не имела. Теперь посадили в тюрьму ее сестер, и братьев, и мужей ее сестер, и жен ее братьев, и все они казнены, потому что уничтожение целых семей — это цель и смысл чрезвычайного положения. Почтовый служащий, арестованный по ошибке, стоит внизу у стенки и ждет, что его выпустят на волю. Он слышит свое имя и откликается. Его ставят в шеренгу смертников, увозят, расстреливают, а потом, на следующий день, выясняется, что произошло совпадение имен, что должны были казнить другого человека с таким же именем. Тогда расстреливают того — и все в порядке. Выяснять точно личность людей, у которых отнимают жизнь, — кто будет задерживаться на этом? И это неспроста, раз речь идет о том, чтоб лишить жизни целую нацию!»

...Гейдрих лежит в могиле, и нет ни одного чеха, который бы пожалел о его смерти. И не только чеха: устранение одного из главарей нацистской Германии встречено с удовлетворением во всех странах антигитлеровской коалиции. Для оккупированных стран героический поступок двоих храбрецов на смертельном повороте означает моральную поддержку в борьбе против захватчиков и прекрасный пример сопротивления. В свободных странах деяния отважных чехословаков, которые не позволили сломить себя ни моральным, ни физическим террором и показали, таким образом, свою твердую волю к победе, оцениваются очень высоко. А после уничтожения Лидице по всему свету прокатилась волна безграничного сочувствия к угнетенному чешскому народу и к его борьбе.

Покушение на Гейдриха в то время всюду воспринималось как акт справедливой народной мести, таким оно и останется перед судом истории. Действие, отвечающее прогрессивным тенденциям истории, получает свое значение и свой смысл независимо от замыслов тех людей, кто его задумал и осуществил. Его нельзя механически осудить как акт индивидуального террора, как это делалось позднее. Такие формы борьбы, распространяющие в рядах противника неуверенность и страх и дающие сигнал к ряду вооруженных выступлений, применялись во французском, итальянском, советском, югославском Сопротивлении, хотя большей частью безуспешно, но отважные бойцы не задумывались над тем, допустимо ли это «теоретически» или нет.

Все это, конечно, не дает основания замалчивать те проблематичные моменты, которые связаны с покушением. Да, Гейдрих лежит в могиле, и нет ни одного чеха, который бы пожалел о нем. Но чешский народ ничего не выиграл в своем сопротивлении. Не изменилось соотношение сил, не изменилась и нацистская политика истребления по отношению к чешскому народу, она только приобрела новый, еще более зловещий ритм.