Марк Красс

— О каких надежных городах ты ведешь речь, Цезарь? Даже консул признал, что во всем Риме не найдется безопасного места, чтобы содержать заговорщиков, — вновь подал голос Децим Силан.

Не успел он занять место на скамье, как поднялся раскрасневшийся от гнева Марк Порций Катон. Это его предок настойчивыми требованиями в Сенате решил судьбу Карфагена. Этот город был словно бельмо на глазу Катона Старшего, он рассорился со всеми сенаторами, но все же добился своего. Между собой сенаторы шептались: «Придется разрушить Карфаген, иначе Катон не даст нам ни минуты покоя». В настойчивости, целеустремленности и любви к отечеству Катон Младший нисколько не уступал предку.

— Не о своих ли друзьях ты проявляешь заботу, Гай Цезарь? Признаться, я удивлен, что вижу тебя здесь, а не у Катилины или Манлия. Ведь у Цезаря долгов больше, чем у Красса денег, а Катилина, как известно, обещает списать все долги.

— Я рад, Катон, что ничего не должен тебе, и ты моих долгов не касайся, — невозмутимо ответил Цезарь на выпад Катона. — Ты сам, Марк Порций, не из дружеских ли чувств помогаешь Цицерону, которому страстно захотелось посмотреть, какого цвета кровь у римских патрициев?

Тут уж не смог сдержаться Цицерон.

— Катон мне друг, но истина дороже, — знаменитый оратор перефразировал известный афоризм греческого философа Платона [23]. — Я уже долгое время не беседовал с Катоном и не виделся с ним нигде, кроме Сената. Единственное, что нас объединяет в этом деле, — наши имена в письме Катилины к Лентулу. Там был длинный список лучших людей Рима, которых следовало уничтожить в первую очередь. А вот твое имя, Гай Юлий Цезарь, там почему-то не значилось.

— В этих списках не было имен и множества других сенаторов. Не хочешь ли ты, Марк Туллий, сказать, что они в сговоре с Катилиной?

— Конечно, нет. Однако, как ни прискорбно, ты, Гай Юлий, недалек от истины. В упомянутом письме не оказалось имен сенаторов Луция Кассия Лонгина и Публия Автрония Пета. Как ты думаешь, где они?

— Публий Пет — твой школьный товарищ, — заметил Цезарь. — Тебе лучше знать, где его искать.

— Их видели торопливо покидавшими Рим, а направились они в сторону Этрурии, — ответил Цицерон на свой же вопрос, пропустив мимо ушей выпад Цезаря. — Я нисколько не удивлюсь, обнаружив этих сенаторов в лагере Катилины.

— Мне кажется, Цицерон, ты хочешь опорочить всех сенаторов, чьих имен не оказалось в проклятом списке. Я даже начинаю подозревать, что его составил кто-то из отцов народа, чтобы поднять свой авторитет накануне выборов.

— Довольно словоблудия, Цезарь — Катон попытался завершить позорную для Сената полемику. — По-моему, все ясно: четверых заговорщиков следует предать казни. Для остальных тайных врагов это послужит хорошим уроком.

Вновь поднялся неугомонный Юлий Цезарь, но Цицерон успел перехватить инициативу:

— Довольно слов, Гай Юлий, мы внимательно выслушали твое мнение. Лично я склоняюсь к мысли, что твое выступление продиктовано не заботой о государстве, а лишь привычкой идти наперекор всем. В свое время ты не побоялся возразить Сулле и первым вернул из небытия имя Гая Мария. Твои смелость и упрямство достойны уважения, но примени их с пользой для государства и в другом месте.

Вечером того же дня консулы, многие из сенаторов и преторы в сопровождении сотни легионеров направились к тюрьме. В подземелье вошли палачи и при свете факелов задушили Лентула, Цетега, Габиния и Статилия. Кое-кто из сенаторов, в том числе и Катон, спустились в подземелье, чтобы убедиться, что дело, стоившее Сенату стольких нервов, наконец завершено.

Цицерон с чувством выполненного долга покинул тюрьму. И тут консул с удивлением обнаружил, что, несмотря на поздний час, форум заполнен народом, и взоры граждан обращены на него. Сенат решил держать в тайне время и место казни, но, увы, известное всего двум людям часто перестает быть тайной.

Цицерон, окруженный ликторами и стражей, приблизился к толпе и громко крикнул: «Они прожили!» Так римляне говорят об умерших людях, когда не хотят произносить слово «смерть».

Толпа принялась рукоплескать консулу, раздались крики: «Спаситель отечества! Отец отечества!» Так как Цицерон продолжил путь, толпа расступилась, образуя живой коридор. Под ноги консула полетели цветы, а женщины выставили у дверей светильники и факелы, таким образом осветив всю дорогу от форума до дома Цицерона. Тысячи людей вышли поблагодарить консула за спасение города и избавление граждан от великой и страшной опасности.

После бегства одних вождей заговора и казни других в Риме воцарился порядок, но оставался еще Катилина с весьма внушительным войском. Против мятежников было решено послать консула Гая Антония, который погрузился в полное отчаяние от такого поручения. Едва легионы вышли из Рима, консул объявил, что заболел подагрой и передает командование своему легату Марку Петрею.

Катилина собрал около десяти тысяч воинов и ожидал известий о восстании в Риме. Бежавшие в его лагерь Луций Кассий и Публий Пет вместо этого сообщили об аресте главных заговорщиков. Вслед за ними разведка донесла Катилине, что встретиться с мятежниками жаждет отважный и весьма способный легат Марк Петрей.

Петрей еще только выступил из Рима, а войско Луция Сергия начало таять с каждым днем. Все, кто не успел обагрить руки кровью и не участвовал в грабежах, почли за лучшее вернуться домой.

Катилина не осмелился вести свою поредевшую армию против Петрея и решил перебраться в Галлию. Он надеялся склонить к мятежу жадные до добычи галльские племена. Мятежное войско подошло к Апеннинам возле Пистории, чтобы через находящиеся там проходы перейти горы. Катилину продолжали преследовать неудачи: горные проходы уже занял Квинт Метелл, который привел свои легионы из лагерей близ Равенны и Аримина.

Путь вперед был закрыт, сзади подходила консульская армия под началом Марка Петрея (самого консула никак не отпускала внезапная болезнь). Катилина с верными ему сторонниками оказался зажат между двумя армиями в узкой долине. Подходило к концу продовольствие, и мятежникам ничего не оставалось, как напасть на какую-нибудь из армий или сдаться. О Катилине рассказывали много ужасных вещей, но трусом самозваного консула назвать было нельзя, и потому никто не посмел предложить ему сдаться.

Перед боем Катилина надел на себя консульские знаки отличия. Его сопровождали двенадцать ликторов, а впереди несли серебряного орла. Катилина отослал своего коня в лагерь, желая показать, что будет сражаться до победы или до смерти.

Бесстрашный авантюрист первым напал на консульскую армию. Борьба долго шла на равных, ибо узкая долина не позволяла Петрею воспользоваться численным превосходством. Лишь, когда легат Гая Антония сменил часть уставших воинов на свежих и отдохнувших, центр мятежного войска попятился назад. Легионеры шли по трупам, их ноги редко касались земли. То была битва на уничтожение: никто не помышлял о бегстве и не просил пощады. Катилина, увидев, что надежды на победу нет, бросился в самую гущу неприятелей. Как и подобает римлянину, он принял достойную смерть, хотя и боролся за дело презренное, имея своими союзниками людей подлых и ничтожных.

В долине близ Пистории пало три тысячи приверженцев Катилины. Лишь немногим удалось бежать в горы. Среди павших заговорщиков опознали и Публия Автрония Пета — друга и товарища Красса еще со времен первого военного успеха Марка Лициния в Испании. Участник гражданской войны на стороне Суллы, сражавшийся с Крассом бок о бок в войне со Спартаком, сейчас из-за своей склонности к авантюризму принял сторону Катилины и поплатился за это головой.

После битвы неожиданно выздоровел консул Гай Антоний; он отстранил от командования Марка Петрея и повел войско обратно в Рим. Сенат наградил консула за успешное уничтожение мятежников лавровым венком.

Наибольших почестей удостоился конечно же Марк Туллий Цицерон. В его честь готовились празднества, а Сенат объявил консула «отцом отечества». Речи Цицерона против Катилины переписывались молодежью и служили образцом ораторского искусства. Спаситель отечества достиг вершины своей популярности. За вершиной, как известно, начинается спуск. Для Цицерона он стал таким же головокружительным, как и подъем.