Синий аметист

— Мы корреспонденты, господин капитан, — сказал Рабухин. — нам приходилось видеть и не такое…

Этим замечанием он положил конец деликатному разговору и. нагнувшись, поднял с земли пиджак.

— Господа, — соскочил с повозки другой офицер, — все же здесь фронт, и я должен попросить вас предъявить документы.

Капитан перевел.

Рабухин и Грозев вынули свои удостоверения, выданные в Константинополе, и протянули офицеру.

Тот долго и внимательно читал их.

— Так, — произнес он наконец, — мы можем продолжить путь вместе. Вы будете гостями в лагере маршала Сулейман-паши.

Офицер держался с навязчивой восточной любезностью, неприятной обоим, но отказываться было нельзя.

Бубенцы на шеях лошадей звякнули, повозка понеслась по проселочной дороге меж деревьев.

Когда выехали на дорогу, ведущую к Карабунару, третий офи цер — крупный, рыхлый, с прикрытым веком глазом — вдруг приподнялся.

— Машалла!.. Машалла! Браво!.. — воскликнул он. — Пошли головорезы!.. — И. зловеще рассмеявшись, добавил: — Эх. хорошо!.. Потешьте наконец свою душеньку!..

Грозев тоже посмотрел вперед. Прямо через поле мчался шумный сброд — бородатые, бандитского вида турки и цыгане, оборванные бродяги, башибузуки в накинутых на плечи попонах, подпоясанные цепями, с топорами и секирами под мышкой. Воинственно гикая, они спешили к дороге на Джуранли и Стара-Загору.

По спине Грозева поползли мурашки. Это был арьергард турецких войск — тот самый, что во время восстания завершил расправу над панагюрскими и стремскими селами.

На темнеющем небе заблестели первые звезды. Они лихо смотрели вниз, на окровавленную землю.

Мимо повозки еще долго пробегали отставшие от своих грабители и насильники. Слышались их гортанные выкрики.

— Большая добыча будет им в Зааре… — сказал по-турецки офицер с опущенным веком.

Другой молча кивнул. Толстяк снял феску и, вытерев ладонью пот со лба, продолжал:

— Одни торговые ряды тянутся километра на два, а сколько еще всего в домах… Большая добыча!..

Другой промолчал. Закурив, он с наслаждением затянулся.

Когда повозка поднялась на вершину холма, Грозев увидел низко над горизонтом возле леса бледное сияние. Он толкнул Рабухина в бок и глазами указал на светлеющее небо.

Стара-Загора горела. Зарево то угасало, то снова вспыхивало, озаряя небо зловещим светом.

В турецкий лагерь приехали, когда вокруг наступила непроглядная тьма. Перед первым же шатром их остановили, осветили лица фонарями. Затем попутчики Рабухина и Грозева вместе с невысоким важным офицером вошли в другой шатер, поговорили там, и немного погодя оттуда вышел офицер с черной бородкой, неся в руках кусок брезента.

— Господа, — сказал он по-французски, — лагерь переполнен, но мы устроим вас в одной из телег. Постелите этот брезент на сено. Таковы военные условия. Благодарите, что сейчас лето…

Грозев и Рабухин постелили брезент, положили на него вместо подушек саквояжи и, валясь с ног от усталости, улеглись в телегу.

Бивак не засыпал. Горели костры, слышались голоса, взад-вперед сновали тени.

Оглянувшись по сторонам, Грозев оперся головой на руку и обратился к Рабухину:

— Что будем делать? Я думаю, еще ночью надо выбраться отсюда…

Рабухин отрицательно покачал головой.

— До утра мы не сможем и пошевелиться. И в биваке, и на дорогах полно охраны…

— А что предпримем потом? — Грозев старался рассмотреть в темноте лицо Рабухина.

— По всей вероятности, — ответил тот, — наш прорыв закончился. У нас есть еще немного войск в Северной Болгарии. Необходимо хорошо обеспечить тыл, чтобы снова перейти через Балканы…

— В таком случае вернемся в Пловдив… Здесь, наверное, появятся и другие журналисты, и не исключено, что мы можем столкнуться с чем-нибудь непредвиденным…

— Это верно, — согласился Рабухин, — но сначала я попытаюсь установить связь с отрядами в Хасковском краю…

К соседней повозке подошел высокий турок в наброшенной на плечи шинели.

— Али-эфенди, это ты? — сказал он, наклонившись над телегой. В свете костра его лицо показалось Грозеву длинным и худым.

Над телегой поднялась бритая голова, поглядела на высокого турка. Али-эфенди спросил:

— Откуда ты взялся, Шабан Ахмед?… Ты же уехал с обозами вперед…

— Я из верхнего бивака, из штаба… — Шабан Ахмед тяжело взобрался на телегу. — Привез депеши Февзи-паше…

— Где сейчас штаб?

— Возле Джуранли, за дорогой в Ени-Заару.

— Сулейман-паша там?

— Там… Здесь будет завтра… Ему ни к чему торопиться… Реуф-паша взял сегодня Ески-Заару… Сейчас все двинемся к Казанлыку, а оттуда через Шипкинский перевал нанесем им удар и сбросим в Дунай…

И Шабан Ахмед, пыхтя и ворочаясь, стал укладываться. Но Али-эфенди окончательно проснулся. Сел и закурил с явным намерением продолжать разговор.

— А Осман-паша где? — спросил он, затянувшись. Огонек ярко вспыхнул во мраке.

— В Плевене. Оттуда отрежет путь русским… — авторитетно заявил Шабан Ахмед.

— Хорошая взбучка ждет неверных! — Али-эфенди злорадно засмеялся.

— Аллах знает, что делает! — отозвался Шабан Ахмед, явно желая закончить разговор.

Возле костров все реже мелькали силуэты людей. Тихо потрескивая, догорали головни.

Утром первый человек, кого они увидели у соседнего шатра, был вчерашний офицер. Он был чисто выбрит, черная бородка аккуратно подстрижена, вид у него был свежий и представительный.

Подойдя к нему, Рабухин деловито произнес:

— Господин, мы должны послать свои корреспонденции в газету. Дайте нам возможность сделать это.

— Конечно, — отозвался турок, — но передать материал вы сможете в Карабунаре или — еще лучше — в Тырново-Сеймене. В Ески-Зааре вряд ли работает телеграф, — добавил он, мрачно усмехнувшись.

Тогда, пожалуйста, распорядитесь, — невозмутимо продолжал Рабухин, — чтобы нас обеспечили транспортом до места, где мы могли бы воспользоваться телеграфом…

— Пока это невозможно, — сказал турок, — движение на дорогах временно приостановлено. Командующий проедет по всем бивакам, чтобы приветствовать войска перед походом к Балканам.

— Долго ли это продлится? — спросил Рабухин.

— Вряд ли… Может быть, час-два… Для вас тоже было бы интересно увидеть маршала Сулейман-пашу, — прибавил офицер, собираясь войти в шатер.

Рабухин посмотрел на Грозева, и оба молча отошли. В лагере действительно наблюдалось необычайное оживление.

Телеги оставляли центр бивака, в нижнем краю поляны строились батальоны.

Кавалеристы чистили коней, подтягивали подпруги, осматривали амуницию. Немного погодя где-то за шатрами запела труба. Гомон усилился, солдаты, перекидываясь на ходу словами, направлялись к поляне в центре бивака.

За строем пехоты и кавалерии в беспорядке расположилась солдатская масса; это живое море шумело и волновалось, угрожая искривить ровную линию строя, которую с таким трудом установили сержанты.

— Мы тоже должны пойти, — сказал Рабухин. И тихо добавил: — Если собираемся незаметно улизнуть…

Вновь послышались звуки трубы. Забили барабаны. Суета прекратилась. Влево от шатра встал Февзи-паша. За ним — несколько офицеров, в том числе и высокий капитан. Увидев корреспондентов, он кивком подозвал их. Рабухин и Грозев молча встали перед строем. Пространство позади них было плотно заполнено рядами солдат.

В верхнем краю поляны появилось несколько всадников. Оглушительно забили барабаны. Февзи-паша пришпорил коня и устремился навстречу командующему и его свите. Затем все спешились и направились к построенному войску. Грозев пристально смотрел на приближающуюся группу.

Впереди шел Сулейман-паша — плотный, среднего роста человек с живыми, энергичными движениями. Он немного прихрамывал.

Грозев перевел взгляд влево и вздрогнул. Рядом с Сулейман-пашой в парадном мундире шагал Амурат-бей.