Жизнь адмирала Нахимова

С моря Павел Степанович возвращается освеженный. Из-за гор брызнули красные лучи и осветили клотики кораблей, а склон остается сумеречным. Утро в этой теснине принадлежит морю, и, наверное, население ее еще спит.

Нет, на террасе за накрытым столом услаждается толстяк Будберг; заправив под высокий воротник кителя салфетку, он с аппетитом скребет ложкой в сковородке. Кувшин с кислым молоком должен последовать за пышной глазуньей в объемистое чрево.

Генерал взмахом руки с зажатою в ней ложкой приглашает к столу. Денщик генерала наливает кружку чаю. У генерала превосходное настроение.

– Нынче, дорогой Павел Степанович, могу вас отпустить. Прибыли ко мне три азовских барказика с командою, так что потерийки форта я возместил… Да-с, а лазутчики донесли о черкесиках; направилось все скопление их к Наваринскому форту. Как разочаруются?! Раньше их там фрегаты, и Конотопцев свез на "Браилове" подкрепленьице. Прошу кушать. Форт не обидим. Я все с собою вожу. Да-с, у меня и курочки несутся, и боровки откармливаются, и коровки путешествуют. Нельзя-с иначе. Воевать без корму трудно.

Генерал чавкает, прихлебывает и отдувается:

– Рапортик с благодарностью вам я уж отправлю из Новороссийска. Государя адмирал Михаил Петрович, конечно, известит о своевременном вашем появленьице. О-ох, батенька, не приди вы третьего дни, беда! Палисадник, мерзавцы, в самом удобном месте сожгли. И людей для обороны мало было. А тут ваши пушечки и матросики!..

– Только и дела что показались, – холодно вставляет Нахимов.

Даже грустно, что такой бурбон заменил деликатного и умного Раевского. Потерийки… Смерть солдат для генерала цифирь. Он возместил… Коли человек добр, то этот немец до человека не вырос.

Он пропускает длинную тираду генерала. Впрочем, тот повторяется:

– Именно! Самое главное, что показались, скромник. Ну, вы ролю свою поймете в следующую кампанию, когда смените Конотопцева.

– Ничего об этом мне неизвестно, ваше превосходительство.

– Зато нам, сударь, ведомо, ведомо; хе-хе, и вас тже скоро величать превосходительством. Так что наперед примите мои поздравления.

Конотопцев и Будберг разболтали Нахимову то, что в Николаеве известно каждому канцеляристу штаба. Лазарев послал просьбу о производстве Нахимова в контрадмиралы и назначении младшим флагманом пятой дивизии. "По познаниям и образованности своей господин капитан 1-го ранга Нахимов с пользой и честию для флота займет высшее место. К тому же он является старшим из капитанов и служит образцом для всех командиров кораблей".

Проходит, однако, год, прежде чем царь подписывает рескрипт. Этому предшествует поездка на юг для инспекции флота великого князя генерал-адмирала и самого царя.

В новую должность Нахимов вступает после летней кампании.

Гичка с фрегата "Мидия" медленно идет на веслах к унылому причалу в Клокачевой балке па Северной стороне. Жарко, несмотря на конец сентября. Нахимов парится в сюртуке с новыми эполетами и сердито выговаривает мичману:

– Всегда у вас так гребут? Сущий разврат. Примите-с, молодой человек, два наряда вне очереди за такую греблю, и командиру передайте, что вам поупражняться следует в первом для моряка деле.

Раздраженный поездкой, он идет в гору по пыльной дороге. На пути к казармам низкие мазанки. Тряпье в крохотных разбитых оконцах. У иных жилищ только одна стена – они врылись в мягкую скалу. Вокруг заваленные мусором пустыри. Ни заборов, ни травы, ни деревца. Зато в сотне шагов питейный дом.

Казармы – старые бараки, строившиеся в начале века.

Он входит внутрь. Темно. Кислый, душный запах ударяет в нос. Тесно стоят кровати, над ними возвышенные нары, и еще выше, под стропилами, навесные койки. Пол не настелен, потолка нет.

– Подлинно, звериное логово.

Он вспоминает светлые просторные казармы 41-го экипажа.

– Как можно в этих условиях требовать от людей службы?

Оказывается, что больные живут тут же. Командир экипажа беспомощно разводит руками.

– Я докладывал командиру порта.

– А дом небось себе построили не тесный, – грубо обрывает контр-адмирал. – Немедля возьмите палатки, не хватит – в три дня поставьте шалаши. Заразных отделите. И бараку сделайте полный ремонт. В этом можно одну роту держать. Для других прибавьте здесь же новые бараки.

– Но, ваше превосходительство…

– Знаете, капитан, ежели я начну экономические суммы с вас искать, вам дороже обойдется. Так-то. А лесу я вам доставлю, много ли его нужно?! Да еще кругом камень, напилите-с.

На обратном пути у пристани отставной боцман, обнажив седую голову, горячо приветствует:

– Здравия желаю, Павел Степанович. Нахимов щурится, порывисто обнимает Сатина и целует.

– Здравствуй, здравствуй, Сатин. Как живешь? В прошлом году он добился для старого соплавателя отставки и устроил его жизнь.

– Что бога гневить, не хуже горского князька, Павел Степанович. На ваши деньги домик выстроил, огородничаю и рыбачу. – У старого костромича появились в голосе певучие южные интонации.

– Значит, женился? А помнишь, что говорил в Кронштадте?

– Так в отставке ж, Павел Степанович.

– Ну, пожалуй, в отставке можно. Приходи ко мне с женой, а то я к тебе не соберусь. Далеко живешь?

– Да тут же, я прямо в камень вмазал хатенку. Дешево и тепло.

Павел Степанович раздумывает недолго.

– Ладно, пойдем посмотрим твое житье-бытье.

Гребцы устают ждать адмирала и располагаются спать в тени. Заработавший наказание мичман хмуро шагает по мосткам пристани и мысленно произносит речи против тиранства адмиралов. Какая дикая прихоть у образованного человека, у морского офицера такого звания! Отправляться с визитом к нижнему чину и заставлять себя ждать! Боцманская шутка!

А Павел Степанович и не предполагает, что разлилась желчь в молодом человеке. Он пробует султанку в масле и малосольные огурчики сатинского изготовления, и молодое мутное вино, и прошлогоднее кизиловое варенье, и все похваливает, и рассказывает хозяйке, какой ее муж бравый моряк, бывалый в плавании по всему свету. А в двери мазанки набиваются еще отставные матросы и матросские вдовы. И все, оказывается, знают Нахимова. И все желают поздравить его с чином, всем надо спросить у него совета. Адмирал чертит ршн=еут для барказа и вставной руль для шлюпки, и пишет прошение о пенсии, и обещает крестить ребенка.

Когда наконец он покидает гостеприимную хату, толпа гурьбой провожает адмирала к причалу. Ему едва удается на прощанье украдкой сунуть Сатину ассигнации.

– Ты раздай, голубчик, кому надо, вдовам…

– Есть раздать…

Гребцы отдохнули на камнях. Шлюпка быстро режет волну, и вода звонко журчит за кормой. Серебристо-голубая плотная вода окружает высокие корабли, уходит извилистой лентой к инкерманским высотам, окружает низкий мыс Лазаревского адмиралтейства на Корабельной, длинным языком убегает вдоль крутой городской горы, усеянной новыми постройками. До самой Графской пристани Павел Степанович молча улыбается и ласкает теплую забортную воду пальцами. И только на лестнице замечает недовольное лицо мичмана.

– Пойдемте, молодой человек, погуляем. Вы, наверно, в Библиотеку собрались. И я загляну новые газеты посмотреть.

Мичман совсем не собирался в Библиотеку. Он даже знает ее только издалека, по астрономической вышке. Он предпочитает Приморский бульвар у Николаевской батареи и бильярдную Мисолаки. Однако нельзя же отказзать начальнику и, в конце концов, лестно идти в людной части города с адмиралом.

Он хмуро наклоняет голову и шагает за Нахимовым.

– Что ж вы отстаете? Неужели лестницы утомляют? Я в ваши годы на Тенерифский пик бегом поднимался. Адмирал берет мичмана под руку.

– Нынче у меня, молодой человек, праздник. Старых матросов повстречал, с которыми в безвестное – так они называют кругосветное – плавал. Я убедился, что они меня любят и понимают. А это составляет главную задачу жизни. Я, любезнейший, матросской привязанностью дорожу больше, чем отзывами каких-нибудь чванных дворянчиков-с.