Ронины из Ако, или Повесть о сорока семи верных вассалах (Ako Roshi)

— Командору? Бесполезно! Этот человек… в нем уже ничего не осталось от самурая! Мне плакать хочется от ярости. Он отринул наш Путь самурая! В Ако больше нет места самурайской чести. Нет, такой человек ныне принести нам победу не способен… С каким чувством я смотрел сегодня утром на родные горы и реки? Мне казалось, что за восемь лет здесь ничего не изменилось. Поистине «страна погибла — горы и реки остались…» Люди тут полностью переменились.

— Да ладно уж, ладно тебе! Глупости все это! Вот что делать с запиской?… Если даже это и розыгрыш, нельзя же сидеть сложа руки, когда нам сообщают, что в Ако пробрался шпион Киры. Ну, пусть нас дурачат, но почему бы не проверить, а? Если и вправду там окажется шпион, по крайней мере, хоть тем докажем нашу преданность и утешим душу покойного господина — зарубим мерзавца, а сами скроемся с глаз долой.

— Что ж! — Накамура и Оока одобрительно хлопнули себя по коленям.

— Это ты хорошо сказал. Я тоже все думал, что негоже вот так, не солоно хлебавши, возвращаться, — добавил Накамура.

Рассуждая здраво, вполне можно было предположить, что доставленная невесть кем подозрительная записка, о которой трудно было сказать, правдива она или лжива, все же сообщала реальный факт, и шпион Киры действительно проник в Ако, обосновавшись где–то в призамковом квартале.

— Любопытно, любопытно!.. — пробормотал Накамура, разом обретя прежний воинственный пыл и излучая уверенность.

Когда трое приятелей вышли с постоялого двора, день уже клонился к вечеру. На окраине замкового города они с легкостью отыскали постоялый двор Инабая и один за другим проскользнули внутрь. Дежуривший за конторкой управитель поспешил к ним навстречу, думая, что пожаловали новые постояльцы, но тут же убедился в своей ошибке.

— Ну–ка, покажи ваш регистрационный журнал, — приказал Накамура.

Все трое пришельцев были крупного телосложения. По тому же, каким грозным голосом отдал распоряжение Накамура, видно было, что шутить они отнюдь не намерены и в случае малейшего несоответствия в обращении спуска не дадут. Управитель, не слишком раздумывая над тем, кто эти нежданные гости и откуда, словно зачарованный, принес журнал регистрации постояльцев. Накамура открыл журнал, и все трое принялись изучать вписанные разными почерками имена и фамилии, начав с последней, еще не до конца заполненной страницы.

На шестом имени от конца друзья остановились. Запись в журнале гласила: «Эйкити Ханноя, 26 лет, проживает в Эдо, квартал Кодзимати, третий околоток, а также при нем Кинсукэ, 34 года».

— Это они! — ткнул Накамура в строчку пальцем с выступающими крупными костяшками суставов.

— Да, судя по почерку, тут руку приложил не мещанин. Не иначе, тот самый! — дружно закивали Исэки с Оокой к вящему недоумению охваченного тревогой управителя.

— Ну, где они тут у тебя? На втором этаже с задней стороны, что ли?

— Так… так точно–с…

— С той стороны на втором этаже еще постояльцы имеются?

— Нет, только эти двое…

— И что ж, они оба теперь у себя, наверное?

— Никак нет–с, один–то недавно куда–то ушел, а второй там. Ежели чего надо, я тотчас ему доложу.

— Нет уж, брат, докладывать не стоит. Веди–ка нас прямиком туда!

Все трое, не спрашивая разрешения, стали подниматься по отполированным до зеркального блеска ступенькам деревянной лестницы. Наверху внутренняя галерея дома выходила во дворик, затененный кроной могучего литокарпуса. Должно быть, осенью ветер заносил палые листья под навес галереи, огибающей весь двор.

Трое друзей, преодолев лестницу, крались по дощатой галерее. А в это время на противоположной стороне дворика полускрытая перилами дама в легком халатике–кжате, должно быть, только что после ванной, любовалась садом. При появлении трех самураев она вскинула голову и удивленно взглянула на пришельцев, явив белое прелестное личико. Поскольку дама порядочно изменила внешность, а Накамуре и Исэки сейчас было не до женщин, они не обратили на постоялицу никакого внимания, хотя то была, конечно, их попутчица с корабля.

Когда тревога миновала и дама поняла, что ее никто так и не узнал, она, склонив голову, преспокойно продолжила наблюдение, укрываясь за раскидистыми ветвями литокарпуса. От зеленой листвы, озаренной лучами заката, яркие отблески играли понизу бумажных стен сёдзи на втором этаже.

Не успел управитель промолвить: «Вот тут…» — как Исэки подскочил к сёдзи и одним рывком отодвинул створку.

Кинсукэ Лупоглаз, что–то писавший в это время, быстро обернулся, с удивлением воззрившись на обладателя длинной тени, которая легла на татами вместе с отблеском заходящего солнца.

— Вам, наверное, не сюда, — сказал Кинсукэ, вытаращив, по обыкновению, глаза и не выпуская из рук кисти. Он подумал, что незнакомец просто ошибся дверью.

Однако трое бесцеремонных гостей, не поздоровавшись и не проронив ни слова, решительно проследовали в комнату. Тут Кинсукэ смекнул, что дело принимает скверный оборот, и порядком оробел. На физиономии у него отразилось тревожное недоумение. Управитель, приведший трех самураев, тоже был преисполнен опасений, ожидая, что сейчас начнется что–нибудь страшное, и предусмотрительно оставался на галерее, с внешней стороны сёдзи.

— Мещанин! — проронил Исэки.

При этих словах Кинсукэ, зажав в руке письмо, которое он как раз начал писать перед появлением злополучных пришельцев, вскочил и стремглав бросился к окну. Исэки протянул руку, чтобы его задержать, но не успел — Кинсукэ кувырком скатился по навесу крыши первого этажа и на глазах преследователей рухнул на землю. Накамура выскочил за ним, съехал по крыше, гремя черепицей, и, спрыгнув вниз, придавил к земле Кинсукэ, который собрался уже бежать, запихнув в рот и судорожно разжевывая недописанное письмо, отчего все лицо его перекосилось в гримасе отвращения.

— Я его держу! Скорее сюда! — крикнул Накамура.

— Идем! — донеслось со второго этажа.

Кинсукэ еще некоторое время трепыхался, пытаясь вырваться, но Накамура живо выкрутил ему руки за спину и связал сыромятным ремешком из оленьей кожи, снятым с темляка меча.

— Помилосердствуйте, сударь! — возопил Лупоглаз.

— Заткнись! — ответствовал рассвирепевший самурай. Прямо перед носом у Кинсукэ, подняв клешни, боком просеменил «бэнкэев краб». Исэки и Оока с мечами в руках выбежали во двор. Во всех комнатах сёдзи стали раздвигаться: соседи, шумно обмениваясь замечаниями, наблюдали сцену задержания злополучного постояльца. Кинсукэ упорно молчал. Ему было стыдно: он понимал, что все смотрят на него как на грабителя или гнусного мелкого воришку–вымогателя.

— Вы как с человеком обращаетесь?! Что я такого сделал? — завопил наконец пленник с апломбом истинного эдокко, акцентируя согласные, но его выступление было оставлено без внимания. Накамура с подоспевшими товарищами поставили его на ноги и подтащили к возвышавшейся неподалеку сосне.

— Вы бы пошли взглянуть на его барахло, — сказал Накамура каким–то особо значительным тоном.

Исэки и Оока немедленно снова отправились на второй этаж, но вскоре вернулись с огорченным видом и доложили, что в комнате ничего обнаружить не удалось.

— Обознались вы, господа хорошие! Обознались! За что вы меня так?! — продолжал вопить Кинсукэ.

— Молчать! — осадил его Накамура. — Где твой напарник?

— Напарник?

— Тебя как зовут?

— Ки… Кинсукэ.

— Ну, где тот тип, Ханноя или как там его?

— Хозяин–то? Да тут недалеко отошел по делам.

— Ага, значит, скоро вернется!

Кинсукэ понял, что дал маху, и впервые действительно пал духом. Хаято Хотта, назвавшийся Эйкити Ханноя, отправился на другой постоялый двор, где у него была назначена встреча с Пауком Дандзюро. Могло статься, что они оба решили пробираться в замок, а если так, то кто ж его знает, когда он вернется… Да если бы Хаято и вернулся вскоре, едва ли он справится с тремя противниками и сможет помочь Кинсукэ…

— А ну, отвечай! — приказал Исэки, грозно уставившись на пленника. — Чего молчишь?!