Королева мести

Гуннар позвал Брунгильду, и она вышла вперед, встав рядом со мной. Потом мы с ней вместе трижды обошли очаг, и трижды наши гости пели песню с добрыми пожеланиями. Потом каждая из нас сняла браслеты, которые утром дала нам моя мать, и бросила их в огонь, чтобы умилостивить его, дабы в будущем он приносил нам только тепло, а не смерть и разрушение. Когда Сигурд и Гуннар приблизились и встали рядом, нам передали кубки со свадебным элем, который мы выпили перед свидетелями. И снова зазвучали песни, последняя из которых описывала счастье Водена и Фригг в их первую брачную ночь. Потом гости разделились на две группы: одна проводила Гуннара и Брунгильду в их спальню, а вторая — нас с Сигурдом в нашу.

В спальне к своему удивлению я обнаружила крепко спящего Гуторма. Я совсем забыла о нем и сейчас только вспомнила, что видела его сегодня лишь мельком, и то утром. Наши свидетели стали кричать, пытаясь его разбудить, но их голоса не заставили его даже пошевелиться. Тогда Сигурд повернулся к ним и поднял руку, призывая замолчать. Те, недоуменно пожав плечами, удалились, позволив Сигурду задернуть за ними полог.

— Он ведь не проснется? — спросил Сигурд.

— Нет, в этом ты можешь быть уверен, — торопливо ответила я.

Сигурд взял меня за руку, и мы вместе сели на пуховик. Было темно, и я почти не различала его лица. Мне вспомнились Брунгильда, которая сейчас была с моим братом в другой спальне, и наш договор. Тревожась, что не смогу сдержать своего слова, я заговорила о том, что весь вечер переполняло мое сердце.

— Ты сегодня оказал бургундам великую честь, — осторожно начала я, — Если бы я отправилась в горы, убила дракона и добыла его сокровища, то боюсь, оставила бы себе меч войны, чтобы он поддерживал доблесть моего народа. А ты нашел в себе силы расстаться с ним.

Сигурд рассмеялся и отпустил мою руку. Потом он прилег, опершись на локоть.

— У меня было на это две причины, Гудрун. — Он на мгновение задумался. — Нет, на самом деле их было даже три. Во-первых, отдавая меч бургундам, я хотел заверить их в том, что, когда придет время сражаться, бургунды и франки всегда будут биться на одной стороне.

— Но мы и так союзники еще с тех времен, как мой народ поселился в Вормсе, и даже ранее.

— Это так. Но наступили странные времена. Когда я вернулся в родной дом, то узнал, что один из моих двоюродных братьев грозил обратиться к Аттиле и Бледе, чтобы предложить им союз.

— Не может быть, чтобы среди франков нашелся такой человек!

— Но у него есть на то причины. Он дальновиден и подобно Гуннару считает, что придет день, когда Аттила выступит против Западной империи. Тогда, как ему кажется, франки должны выступить на стороне будущего победителя.

— Скажи, что ты не согласен с ним!

— Конечно, нет. Как и его отец, брат Грипнера и моего отца. Ты же знаешь, что франки никогда не были так едины, как твой народ. У нас много вождей, и отец моего брата — один из них. К его словам прислушивается каждый, и когда его не станет, что произойдет уже скоро, то так же будут прислушиваться к брату. Если только его брат не оспорит право на трон. Впрочем, не стоит думать об этом, пока гунны заняты переговорами с Восточной империей. Это всего лишь мысли о будущем. Так от, я отдал меч Гуннару, потому что верю, что даже мой брат хорошенько подумает о своей затее, узнав, что меч самого Водена попал в руки бургундов. Я хочу, чтобы гауты объединились и, когда придет время выбирать, все вместе сделали бы правильный выбор.

— Но многие гауты уже сделали свой выбор.

— Да, и поэтому так важно сохранить единство среди тех, кто его еще не сделал.

— Я горжусь твоими поступками и побуждениями, — тихо произнесла я. — Но ты говорил о трех причинах.

Сигурд вздохнул.

— Ты не будешь мною гордиться, когда услышишь уже о второй причине, но я все равно должен тебе сказать. Я лишь надеюсь, что ты не рассердишься на меня, если я раскрою тебе свое сердце…

— Ты теперь мой муж. Говори.

— Твои братья последнее время мной недовольны. Думаю, ты это заметила. Я просто хотел купить их благосклонность.

Я поискала в темноте глаза Сигурда, но свет из зала не проникал сквозь тяжелую завесу спальни, и тот скудный лунный свет, что попадал к нам сквозь крохотное окошко над нашими головами, позволял мне лишь угадать очертания его тела.

— Давай не будем больше говорить о второй причине, — торопливо добавил он. — Спроси меня о третьей.

Я с радостью согласилась.

— В чем же третья причина? — спросила я.

— А третья причина — это ты.

— Я? Как это?

Сигурд взял меня за подбородок и притянул к себе.

— Я очень давно и сильно тебя люблю, Гудрун, и считаю, что выкуп за мою невесту долл<ен быть достоин этой любви…

И снова я всматривалась в лицо Сигурда, пытаясь угадать его выражение. Наши лица приблизились настолько, что я чувствовала его дыхание на своей щеке, но видеть его по-прежнему не могла. Последний раз, когда Сигурд говорил о своей любви, в словах его ощущалась неуверенность, наверняка они были лишь ответом на мои слезы и ревность. Неужели я опять вынудила его их произнести? Или, может, он снова, как утром, перепутал нежность ко мне с восторгом от золота? Что бы ни стало тому причиной, его нынешнее признание оказалось для меня полной неожиданностью. Оно лишь еще больше запутало то, что и так было запутано. Сигурд поцеловал меня, а я заставила себя думать о последствиях этого поцелуя. Пойдет ли Сигурд к Брунгильде, если он снова меня полюбил? Но он не мог меня полюбить. Я же — маленькое пугливое существо, меня нельзя любить. А если не пойдет, то что же будет дальше? В конце концов, я заключила сделку. Я отпрянула и прервала поцелуй. Но Сигурд рассмеялся и опять начал меня целовать. В его объятиях я стала такой беспомощной, что подумала: «Еще немного, еще один поцелуй, и я произнесу то, что собиралась». Из зала доносились голоса празднующих гостей. Разум мой из последних сил призывал меня покончить с сомнениями и сказать все прямо сейчас, но сердце так пело от радости и прикосновений Сигурда, оттого, что мы, наконец, одни, или почти одни, в спасительной темноте спальни, так просило подождать еще чуть-чуть… У меня еще будет время исправить последствия моей слабости… Я отвратилась от голоса разума и отдалась мужу.

14

Я проснулась в объятиях Сигурда, ощущая на щеке его дыхание, прикосновение его кожи. И тут же мне подумалось, что прошлое мешало моему нынешнему счастью. Поэтому я изменила прошлое. Сначала я убедила себя, что неправильно поняла подслушанный мною разговор между братьями. Их слова на самом деле были пустой болтовней досужих людей, которые не в силах справиться со своей судьбой. Касаясь пальцем губ улыбающегося во сне Сигурда, я думала о том, как тяжело моему брату, королю, осознавать, что его народ слишком слаб и малочислен, чтобы воспротивиться врагу. Как и наш отец, Гуннар оставался королем лишь формально. И словно чтобы доказать обратное тому, кто мог бы с этим поспорить, Гуннар с годами стал толст и гневлив. Но спорить было некому. У наших дверей не стояли посланцы других племен с дарами и предложениями о союзничестве. Даже наши собственные подданные обращались к Гуннару как с старшему сыну прежнего короля — преимущественно за тем, чтобы истолковать законы и вспомнить о прошлом. Неудивительно, что Гуннар увидел в сокровище Сигурда возможность изменить нашу горестную участь. Теперь я жалела его всем своим ожившим, трепещущим сердцем. Я убедила себя в том, что между словами и действиями лежит огромная пропасть, которую Гуннар и не намеревался преодолевать. Ибо если он действительно собирался действовать, то сделал бы это незамедлительно, как поступал всегда. Но он обратился за советом к Хёгни, от которого не мог ожидать ничего, кроме сопротивления такому замыслу. Гуннар лишь грезил о делах, но, распознав в своих мечтах злые помыслы, пожелал, чтобы его остановили. А теперь он получил меч войны. Все беды кончились.