Не погаси огонь...

Чтоб неповадно было!.. Столыпин читал дальше: «С самого начала моего сидения в тюрьме в мою душу закралось подозрение, что сделался жертвою доноса…» Вполне возможно. Хотя слово «донос» в устах чиновника департамента… Итак: «…Очень скоро выяснилось, что я и многие другие были арестованы вследствие предательства одного молодого человека. Имя этого господина вам должно быть известно: министерство, во главе которого вы числитесь, платит ему ныне 5000 рублей ежегодной ренты. Это был С.В. Зубатов…» Вот оно что: обделили! Господину Меньщикову – две тысячи, а Зубатову – пять. Но – по справедливости. Разве может сей сочинитель равнять себя с Сергеем Васильевичем? Все последние годы Столыпин, вынашивая планы реформ, не раз задумывался над неудавшимся опытом бывшего начальника московского охранного отделения и пытался разобраться в причинах его поражения.

В начале века, когда в массах работного люда начали бурно произрастать революционные идеи, Зубатов решил противопоставить им организованное экономическое движение неимущих. Он рассуждал так: разве не борьба за удовлетворение насущных нужд толкает пролетариат на выступления против властей? Организация фабричного люда под эгидой правительственных учреждений не была мыслью оригинальной – в просвещенной Европе уже существовали монархические пролетарские союзы. Но Зубатов многое перенял и у своих противников – революционеров, прежде всего у социал-демократов. Рабочие тянутся к образованию? Превосходно! Он создаст при охранном отделении библиотеку с соответствующим подбором книг: для общего чтения – жития святых, «Царь Иудейский» великого князя Константина Константиновича, барона Бромбеуса, сочинения Мережковского; для экономического образования – Вэбб, Прокопович. Рабочие хотят объединяться в кружки? Того лучше! С благословения московского генерал-губернатора и обер-полицмейстера была учреждена первая зубатовская организация под названием «Общество взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве», а следом сотрудники охранного отделения открыли клубы, где фабричные могли не только слушать доброжелательных наставников, толковать о своих делах и развлекаться – офицеры помогали им писать челобитные к хозяевам, фабрикантам и заводчикам, а в самом охранном отделении был открыт по воскресным дням прием жалобщиков и заявителей. Зубатов добивался даже, чтобы некоторые ходатайства находили удовлетворение. На беседах в клубах эти примеры использовались как очевидные доказательства: зачем слушать смутьянов-социалистов, если и без них власти сами готовы прийти на помощь страждущим?

Вскоре Зубатов отпраздновал свой триумф: члены «Общества вспомоществования» устроили грандиозную манифестацию в Кремле. Колонной пришли они к памятнику Александру II, отслужили у постамента панихиду и возложили венок. На панихиде присутствовал великий князь Сергей Александрович, генерал-губернатор первопрестольной. Шествие произвело на него огромное впечатление. Правда, позже он признался, что испытал трепет, увидев черные молчаливые толпы, вливающиеся под свод Спасской башни. Московские зубатовцы отправили депутацию и в столицу для возложения серебряного венка на гробницу убиенного революционерами царя-освободителя. Гробница находилась в усыпальнице Петропавловской крепости. В нескольких сотнях шагов от нее в казематах были заточены политические каторжники… Вдохновитель движения, получившего название «полицейский социализм», торжествовал: зубатовские организации

возникали во многих городах. Сам Зубатов был повышен в должности – переведен из Москвы в Петербург, назначен начальником особого отдела департамента полиции. И вдруг все рухнуло: те самые рабочие, коих объединил он под сенью «полицейского социализма», выступили неожиданно не с экономическими, а с политическими требованиями, а в грозный пятый год стали строить баррикады, подняли вооруженное восстание на Пресне. После такого фиаско Зубатова самого объявили чуть ли не революционером. Николай II приказал отрешить его от всех должностей… Да, Сергей Васильевич ошибся. Но он пытался доискаться до коренных причин, порождающих смуту. И Петр Аркадьевич почерпнул из его неудачного опыта крупицу истины: ни в коем случае нельзя допускать сплачивания и объединения темных масс, ибо одно это уже пробуждает у пролетариев сознание классовых инстинктов. Зубатов вознамерился легализировать революционное движение, чтобы обезвредить его, а надо было давить и уничтожать в самом зародыше! В деревне реформа Столыпина преследует именно эту цель: разрушить крестьянскую общину. Но что делать с работным людом? С теми запавшими в голову черными дымами, обволакивающими Петербург, всю Россию?.. Дымы надвигающихся пожаров… За опыт, даже ошибочный, нужно платить. Пять тысяч пенсии – не такая уж высокая цена. Но что же противопоставить усилиям социал-демократов, которые добиваются революционного сплочения пролетариата?..

Еще находясь во власти своих мыслей, Столыпин продолжал рассеянно листать брошюру. Он собрался уже отбросить ее, как глаз вырвал строки: «20 лет я пробыл во вражьем стане. Я служил простым филером и мелким канцеляристом, стоял во главе московской охраны и был в самом штабе, руководившем борьбой с „врагами общественной безопасности“. Я практически ознакомился со всеми ухищрениями наружного наблюдения, изучил постановку внутренней агентуры, ход и формы секретного делопроизводства. Я видел десятки охранных отделений и жандармских управлений, перед моими глазами протекала их губительная работа… Мне есть о чем рассказать, и то, о чем я поведаю, может оказаться поучительным…» Это еще что такое?

Министр нажал кнопку звонка. Приказал адъютанту:

– Немедленно пригласите господина директора! – А сам углубился в чтение.

«…И я скажу свое правдивое слово, несмотря ни на что. Я выведу на белый свет истину, таящуюся под спудом правительственных тайн… Я покажу теперь в настоящем свете темных рыцарей царскосельских „звездных палат“, шустрых ищеек, блестящих жандармских рынд и департаментских юпитеров. Я расскажу о гнусных деяниях этой клики. Для вас, милостивый государь, не будет, разумеется, совершенной новостью то, на что я собираюсь указать. Я не питаю обманчивых надежд, что, вняв моему голосу, вы измените сколько-нибудь к лучшему образ своих действий… Это обращение мое преследует совсем другую цель. Я хочу, чтобы вам нельзя было перед лицом общественного мнения утверждать, что вы поступали так, как поступаете, лишь потому, что не знали всей правды… Теперь, когда ваш „обожаемый монарх“ решается выглядывать из дворцовых фортификаций, а вы можете без всяких блиндажей совершать показные вояжи по стране, украшенной в честь вашу тысячами виселиц, вам незачем стесняться публичных объятий Азефа, которым был убит ваш предшественник, и Гартинга, фабриковавшего бомбы для отца вашего августейшего патрона… Вам необходимы Рачковские и Зубатовы, Герасимовы и фон Коттены, чтобы при помощи этих слуг „престола и отечества“, воздвигающих карьеру на трупах своих жертв, губить людей, имеющих совесть, волю, честь…»

Дверь отворилась, и в кабинет вошел Зуев.

– Вам знакомо сие сочинение? – Министр двумя пальцами ухватил желтую книжицу и потряс ею в воздухе.

– «Открытое письмо» господина Меньщикова? – отозвался Нил Петрович, приближаясь к столу. – Так точно, ваше высокопревосходительство.

– Ваш собственный сотрудник выступает с Филиппинами, раскрывает служебные тайны – а вы!.. – Столыпин даже задохнулся от гнева. – Как могло сие случиться? Извольте объяснить! – Лицо Петра Аркадьевича пошло пятнами.

– Осмелюсь доложить, ваше высокопревосходительство… – Директор остановился посреди кабинета. – Господин Меньщиков оставил службу в департаменте задолго до моего назначения в оный. И, позволю заметить, в канун вашего вступления в должность министра.

«Действительно…» – опешил Столыпин. Бросил книжицу на стол. Показал директору на кресло:

– Прошу.

Нил Петрович погрузился в кожаные подушки, ерзнул, располагаясь поудобнее, смежил веки. Министр уже свыкся с этой странной его манерой.