Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)

Высокий, сухой, строгий Нифонт вышел из возка легко, несмотря на то что столько времени провел в пути. Благословил князя и бывшего в тот день у отца Андрея Юрьевича, сказал, что прибыл от новгородцев с посольством, пусть и малым.

Нифонт действительно прибыл с посольством, только вопреки воле новгородского князя – Изяславова брата. Потекли каждодневные долгие беседы, в которых каждый старался гнуть свое. Нифонт вроде стоял за Изяслава, но в одном был с ним не согласен – поставлении митрополитом Климента Смолятича. Хоть Климент и книжен, и разумен, но чувствовал в нем Нифонт какую-то червоточину, может, потому так противился избранию митрополита просто епископами, а не поставлению патриархом из Царьграда?

Здесь они с Юрием сошлись взглядами, князь, как и епископ, стоял за дедину и отчину во всем. Митрополита должно назначать патриарху цареградскому, Великое княжение передавать по лествице, как издревле было. Тогда не будет обид.

Часто при беседах присутствовал Андрей, самый разумный и спокойный из сыновей. Позже прозванный Боголюбским за свое рвение в строительстве храмов и помощи Церкви, он, когда нужно, оказывался крепким воином и разумным полководцем, битв не бежал, но и сам зря кулаками не размахивал. Был Андрей себе на уме, больше слушал, чем говорил, на все имел свой взгляд.

Вот и сейчас тихо сидел, чуть блестя своими раскосыми глазами, молча внимая словам старших. Но по тому, как смотрит чуть в сторону сын, Юрий знал, что не согласен с тем, что слышит. Это, видно, понял и Нифонт, поинтересовался мнением молодого князя. Андрей невесело усмехнулся:

– Так было при дедах ваших, а уже мой дед попробовал изменить. Не мне в церковные дела вмешиваться, только не Ярослав ли Иллариона митрополитом без патриаршей воли ставил? И не пожалел о том.

– Хм… и чем сие закончилось? Как только почил в бозе князь, так и прогнали Иллариона. Нет, без патриарха всегда ненадежно, прогнать могут.

– А с патриархом разве нет?

Нифонт мысленно подивился вольности мыслей князя Андрея, вот тебе и молчун! Но дальше епископа ждало еще большее изумление. Юрия больше заинтересовали слова Андрея о его деде:

– А что Мономах-то изменить пробовал?

– Кому он престол оставил?

– Мстиславу. Так ведь верно решил, кто лучше брата править смог бы? И Русь была довольна.

– Я не против, только по лествице ли?

– Нет, самому разумному.

– Значит, признавал, что Великое княжение может передаваться не самому старшему, а разумному?

– Да.

– Или сильному?

Юрий понял, что сын имеет в виду Изяслава, фыркнул:

– Что говоришь-то?

– Как вы не видите, что единой Руси уж давно нет? Каждый князь в своем уделе хозяином сидит и по своей воле может признавать или не признавать Великого князя. В чем величие тогда? В том, чтобы так зваться? Так назовись и ты, отче, Великим князем Суздальским.

– Ежели каждый станет себя Великим князем звать, то и вовсе развалится Русь! – возмутился уже Нифонт. Андрей только глазами блеснул в его сторону, но упрямо возразил:

– А она и развалилась. Княжьими сварами ее не удержать, другим надо.

– Чем? – этот вопрос задали оба старших, дивясь многоумию младшего.

– Верой. Пока Церковь едина, Руси быть. Вот какого развала не допустите.

Нифонт вздрогнул, как раз эта угроза и начала проявляться, епископы меж собой едва не сцепились по поводу Климента. А Андрей продолжил:

– А княжья власть передаваться должна от отца к старшему сыну и к внуку, а не по лествице. Лествица давно уж отжила свое. Кто в Киеве сядет, тому и сына за собой сажать, пусть не старшего, но самого сильного и разумного, а там внука… Так дед Мономах сделал, так и продолжать бы по уму, тогда Всеволода Мстиславича небось в Псков не погнали бы.

Несколько мгновений было тихо, старшие размышляли над словами Андрея, потом Юрий вдруг расхохотался:

– А мы так и сделаем! Только не Изяслав, а я на Киевском столе сяду и тебя разумного за собой посажу! Правда, вон Ростислав против будет, но ты ему объяснишь.

Андрей серьезно покачал головой:

– Не нужен мне Киев.

– Почему?!

– Вы точно слепые, ей-богу. Да он давно силы своей лишился, ушла сила-то, поделилась и в другие княжества ушла. Разве Новгород слабее Киева? Или твой Суздаль? А Владимир-Волынский, если им по уму распорядиться? Нет, отец, тебе не Киев брать надо, а свою Суздальскую землю крепить, чтобы и было новое великое княжество. А Киев? Да Господь с ним, пусть остается сам по себе.

Князь и епископ обомлели, перед ними сидел совершенно новый князь, из следующего поколения, со своим разумом, который рассуждал иначе, чем они привыкли, не по дедине, не по отчине, а по-новому, чего не принимали ни душа, ни разум старших.

Андрей, выговорив то, что накипело, вдруг сам смутился своего порыва, попросился уйти. Старшие не возражали, им нужно было понять, в чем правота или ошибка младшего.

Но и после того, как Андрей ушел, епископ и князь долго сидели молча, обдумывая услышанное. Он, этот молодой (хотя какой уж молодой, тридцать восемь годков, самый расцвет) князь, сказал вслух то, что нутром понимали, но не желали признавать старшие.

Русь разделилась на княжества? Да. Каждый князь сам себе хозяин, кого хочет, того и поддерживает? Да. Даже вон сам Юрий после смерти Всеволода, которого признавал Великим князем, платить дань Киеву перестал, тогда что его с этим Киевом связывает? Это раньше Киев был сильнее всех, коли надо, так и защиты у него просили, и в случае обиды разобраться – тоже. А ныне? Сам киевский князь у братьев да своих князей помощи просит, в одиночку ни с кем справиться не сможет, кроме разве слабых.

И впрямь, только одно русские княжества объединяет – вера.

И то, что Андрей Юрьевич про передачу власти говорил, тоже верно, если от отца к сыну, что посильней да поразумней, а потом к такому же внуку, то знали бы князья, что незачем из-за Киева воевать. Но как между самими сыновьями эту власть поделить? Как решить, кто из них сильней и разумней? Не станут ли они оспаривать, если не по старшинству передавать, а по чьей-то воле. Чья должна быть воля, отцова? Да, получалась, что отцова, но тогда никакого выбора, кроме как у самого Великого князя, ни у кого не будет. Но вон сами киевляне возмутились, когда Всеволод попробовал их Игорю вроде по наследству передать:

– Чего это нас, как задницу, завещать?!

Не желали быть имуществом, которое в наследство оставляют («задница» – недвижимое имущество).

Ох, вопросы, вопросы, вопросы… Они не давали покоя ни старым, ни молодым, только одни, как вон Андрей, пытались думать, а другие, как Ростислав, воевать.

В глубине души старшие понимали, что князь прав, и про разделение верно говорил, и даже про передачу власти, но принять это никак не могли, все внутри кричало против, не желало признавать эту его правоту.

Чуть посидев, епископ вздохнул:

– Трудно тебе, Юрий Владимирович, с таким разумным сыном…

– Нет, он редко вот выговаривает, больше молчит. – Помолчал, потом помотал головой: – Вот чую, что прав, а душа не приемлет! Может, время наше вышло, им дорогу уступать пора?

Нифонт вздохнул:

– Кому им, Юрий Владимирович? Таких, как твой Андрей, много ли на Руси? Куда больше таких, как Ростислав да вон Изяслав. А значит, не вышло твое время. Коли сумеешь на Киевский стол сесть, садись, у тебя на то право есть и по лествице, и по вон Андрееву рассуждению тоже. А кого за собой посадить, время покажет. Худо, что вы с Изяславом не договорились, когда он сюда приезжал.

– А он договариваться ли приезжал? Силу свою показывать, чтоб я понял, что за него все, а за меня – некому. А того, что я и сам горазд, не понял.

– Вот ты ныне и сам. Сдюжишь ли?

– Бог даст.

– С чего с Новгородом сговориться не хочешь? Была бы такая поддержка, что и Изяславу не по зубам.

– А в чем? В Новгороде брат Изяславов сидит, что за поддержка, неужто за дядю против брата встанет? Если бы я понимал, что меня не тронут, так и Изяслава бы не тронул, но он когда здесь был, дал понять, что двоим нам рядом не быть, либо я уступлю, его верх признав, либо он меня воевать станет.